— Ну, ладно уж! Хватит! — приказала главная фрейлина. — Будем считать, справедливость восторжествовала.
— Чево-о? — словно не поняв, переспросила Клотильда, и не думая слезать со своей обидчицы.
— Хватит, говорю! Смотри, когда-нибудь перестараешься — худо будет, — предупредила главная, но глаза ее улыбались. — Беру свои слова назад! Вы хоть и бедный, но славный и знаменитый род. Никто в этом и не сомневается, правда, Изотта?
Последние фразы были адресованы поднявшейся и пытавшейся привести себя в божеский вид насмешнице.
— Ага, — не глядя на остальных, буркнула та.
— Ну, будет тебе наука, — с удовлетворением произнесла главная фрейлина. — Но что-то я плохо слышу… Ну-ка, повтори!
— Никто не сомневается, — нехотя, через силу, произнесла Изотта. — Род Вальпоренн — род славный и знаменитый.
И, хотя выражение лица пострадавшей не просто говорило — кричало, вопияло! — о готовности девушки в любой момент поджечь вышеупомянутый фамильный замок вместе с бабушкой и прадедушкой («а хорошо бы и с дурой Клотильдой, пропади она совсем!»), главной фрейлине ответ понравился.
— Ну, вот и прекрасно. Так мы слушаем!
И юной Клотильде, Клотильде Победительнице, ничего не оставалось, как начать рассказ.
— Бабушка говаривала: сны с пятницы на субботу — сны пустые. Сплошной, мол, обман. Так, шутки ангелов, — улыбнулась она.
— Ты нам зубы не заговаривай! Давай ближе к цели! — перебила ее главная.
— «Это присказка такая, сказка будет впереди», — улыбнулась Клотильда. — Сами ж хотели с подробностями. Так и слушайте. Вот, значит, гуляю я по нашему саду. Гуляю себе, гуля-а-аю…ох, гуля-а-аю…гуля-а-аюу…охх! М-да-а…Хожу себе и хожу, хожу и хожу. И ту-уда хожу-у и сю-ууда хожу-у…
— Тебя послушать, так у вас сад — что королевское турнирное поле! — не выдержала одна из фрейлин. — Доброму человеку за день и не обойти, и не объехать.
— Может, и такой, — с достоинством парировала Клотильда. — А будете перебивать — так ничего и не узнаете. — И, наслаждаясь видом затихших, еле сдерживающихся, закусивших губы от нестерпимого любопытства подруг, продолжила: — Рву цветочки, плету веночки. Солнышко, птички, воздух — чудо как хорошо! Думаю о том, о сем, о разном. Девушке ведь завсегда есть о чем подумать, — строго добавила она. — Небо голубое-голубое! Так хорошо, так славно! И вдруг…вдруг…ах-хх! О-ооо…
— Что-оо?! — хором выдохнули фрейлины.
— Ах, и тут появляется Он. Красавчик! Такой учтивый, скромный, обходительный. Только вот больно уж нерешительный. Краснеет, будто девица. А говори-ит — ох, заслушаешься! Лучше, чем наш местный батюшка, ах-хх… И-и… вот странность… — замялась девушка. — Я высокая и крепкая — он маленький да хлипенький, но…
— Что «но»? Что «но»?! Давай рассказывай! Ну, говори, говори же скорей! — наперебой загалдели ее подруги. Двенадцать пар глаз — карих, голубых, серых и зеленых — вспыхнули в предвкушении подробностей.
Она покраснела и потупилась.
— Ах, нет! Ах, это стыдно! Ах, ну я смущаюсь! — из последних сил отпиралась Клотильда, опустив глаза и теребя расшитый фальшивыми рубинами подол платья.
— Ломаться будешь перед сеньорами. Или перед будущим супругом, — нахмурилась главная фрейлина. — Здесь все свои. А ну, рассказывай, пока мы дружно не умерли от любопытства! Вот ляжет смерть наша камнем на твою совесть — пудовым камнем, валуном придорожным — сразу одумаешься, да поздно будет! Нн-уу?!
— Ах, может, не надо? Ох, но я ж девица! — привела она последний, как ей казалось, существенный довод.
— А тебя никто и не собирается девственности лишать. Не убудет тебя, ежели нам все расскажешь, — заметила главная. — Да по-порядку.
Остальные, желая в очередной раз подольститься к той, от кого частично зависело их благополучие, зашумели, загалдели, и, с легким повизгиваньем, затопали ногами. Голуби — и те приковыляли на своих толстеньких коротеньких лапках. Да, да. Именно так. Послушать.
И юная красавица — не то устыдившись, не то убоявшись, не то устыдившись и убоявшись одновременно — наконец-таки, продолжила рассказ.
— …А потом схватила я его, вытряхнула из тряпок и… ах! ох! о-о-хх… швырнула на кровать…
Она закрыла лицо руками.
— И? И что? Что дальше?!
— Что и полагается, — не отнимая рук и не поднимая глаз, прошептала девушка, — целовала-миловала, чуть (ох-х!)… чуть не съела! Он такой… та-а-ако-ой! Ах, как только мое сердце не разорвалось!
— Да какой же?! — с досадой воскликнула самая непонятливая. Ее простоватое лицо не смогли облагородить ни модная помада («Кровь из сердца ангела»), ни спускавшиеся на круглый лоб и толстые щеки жемчужные висюльки, ни вычурная прическа с лихо сдвинутой набекрень беличьей шапочкой. — Да какой же он растакой? — повторила она, озираясь на остальных, прячущих усмешки. — Объясни-ка, не морочь голову.
— Вот приснится он тебе — сама поймешь! — разозлилась юная сновидица. Очевидно от смущения, в девушке проснулось ехидство, и она нарочито тоненьким (оса? муха? комар?) голоском добавила: — Если, вообще, приснится. Вряд ли ты в его вкусе. Он-то ведь красавчик, а ты — индюшка жирнозадая! Еще и дура впридачу, ффу!
— Сама дура! Деревенщина!
— Может быть, — с легкостью согласилась ее обидчица. — Ну и что? Зато я вот — красавица, и приснился он мне, а не тебе!
Она усмехнулась и щелкнула не ожидавшую ничего подобного толстушку по носу.
— Ах, ты-иии!!!
— Разнимите же их! Ну, пожалуйста! — послышались умоляющие голоса.
— Зачем? — Удивление главной фрейлины казалось искренним и неподдельным. — Пусть подерутся всласть. И они душеньку отведут, и мы полюбуемся. Все какое-то развлечение, не это чер-ртово рукоделие… только все пальцы себе исколола! — Ее голос сорвался на свистящий шепот: — Пропади оно пропадом! Гори оно в аду! Ох, прости, святой Януарий! Прости, прости!
— Ну, хватит, что ли! — наконец, скомандовала она. — Хватит, я сказала! Обе хороши! А вдруг он, этот ваш красавчик, и еще кому приснился? Он ведь никому из вас, идиоток и дур, не обещался. А, значит, и сниться волен кому угодно! Ясно вам? Ясно или нет?!
Она оказалась права. В самом деле, рыцарь приснился не одной, а почти всем. Да, как это ни странно. И дамы, с неслыханной доселе щедростью, стали делиться впечатлениями. Постороннему человеку могло показаться, что прелестные особы — все до одной — находятся под действием чар — и чар особой важности и сложности. Чем иным можно было объяснить их дрожь, их трепет, их не в меру разгоряченные лица и лихорадочно блестящие глаза? Чары, разумеется, чары! «Возьми сердце жабы, свари его в полночь с пшеничной мукой, да посыпь перцем и мелкой солью. Добавь к сему горстку толченых мухоморов, змеиные язычки да полфунта отборной сметаны. Отборной — стало быть, жирной да густой, экономия здесь ни к чему. Вари да помешивай, вари да помешивай. Вари, как следует! Старайся! А перед самым концом, как закипит да вспучится, да начнет издавать непотребные звуки, оскорбляющие женскую стыдливость, — влей полкубка вина. Влей да не перепутай: красное — для мужчины, белое — для женщины. А ежели перепутаешь, великая беда от того произойти может. Какая — лучше тебе о том и не помышлять.» Но ведь последний раз они пили вино на свадебном пиру… Так неужели… неужели? Ох, нет! Быть того не может! И, главное, главное, заче-е-еэм?!
— Такой хорошенький, просто лапочка! — со слезами умиления поведала черноволосая. — А, главное, скромняжечка! Повздыхал, потоптался где-то на обочине моего сна — и растаял. Очень, очень деликатный молодой человек!
— А мне он позволил расплести-расчесать гриву своего коня, — загрустила русоволосая. — Густую, кудрявую, шелковистую… Эх, мне б такую — все вокруг обзавидовадовались бы. Ой, что это я! — оглянувшись на подруг, она быстро зажала рот ладошкой.
— И все-оо? — Блеклая, полупрозрачная, изможденная стремлением к совершенству, блондиночка всплеснула ручками. Алый шелковый шарф, предназначавшийся жениху — ажурный, изысканный и уже почти готовый — свалился вниз, к ее ногам, и девушка безжалостно на него наступила. — И только-то?!