В свите учителя, конечно, все равны между собой, происхождение всех совершенно неважно, но, боги, настоящий (пусть и изгой) ангел в их рядах! Это же так интересно!
Белкет едва заметно усмехался уголками губ, с истинно ангельским терпением выдерживая чужие взгляды. Во-первых, ему было не привыкать, а во-вторых, любопытство всё же было лучше, чем презрение. Так что в сложившихся обстоятельствах люди и ангел были в одинаковых условиях. Ибо так же удивительно, как для детей Илата было наблюдать за дитём Эльрата в их рядах, последнему было наблюдать за ними и их взаимоотношениями. У ангелов ведь всё совсем по-другому было, совсем не так — не странно, конечно, но почему-то оттого не менее печально.
Он качает головой, отгоняя тоскливые мысли. С самого своего появления он не принадлежал к ангельскому обществу, не был его частью, хоть физиологически он был одним из них. И жил среди них, и ковал самого себя — теперь же он был один, был сам по себе. Не стоило возвращаться в прошлое и переживать о нём. Куда лучше остановиться и осмотреться по сторонам, присмотреться к непредсказуемым детям Илата — теперь он был их частью.
— Сюда, Белкет! — с высоты строительных лесов ему махнул рукой Калим, и Белкет повернулся к нему. Взмыл на сильных крыльях, подлетая ближе, и остановился напротив.
На строительстве первого крупного города, расположившегося в обширной оазисной долине, без преувеличения были задействованы все. Мужчины и женщины трудились в поте лица, возводя общий для них всех дом, и конечно, Белкет был среди тех, кто помогали ему поскорее появиться. Более сильный и выносливый чем люди, он помогал с транспортировкой тяжёлых блоков, следил сверху за тем, чтобы камень ровно прилегал к камню — стены, оборонные и несущие, делались на совесть, так, чтобы выдерживать осады и природные колебания. Принявший на свои плечи ответственность Белкет не мог подойти к своему делу халатно, да и…
Работа определённо сближала. Чужой и абсолютно другой среди людей, Белкет поначалу держался обособлено. Он не был искушён в налаживании общения, и честно говоря, плохо понимал, как это происходит. Чувствовал себя оттого неловко и будто не на своём месте; наблюдал за другими с не меньшим любопытством, чем наблюдали за ним. Но общее занятие в конце концов втянуло в общий поток и его — и в этом обнаружилась ещё одна занятная человеческая черта.
В работе было место каждому, стирались различия между каждым. Никто не воспринимал Белкета как кого-то отличного — вот, ещё один человек, просто крылатый немного, ну, знаете, с кем ни бывает! Главное, что он свой, один из них, член общины, который наравне со всеми трудится на её благо. И Белкет поддался — впервые его считали и воспринимали «своим».
Хватает небрежного и лёгкого мановения руки, и тяжёлые блоки рыжего песчаника с земли плавно взмывают вверх. Белкет сильнее любого человеческого мужчины, а потому даже магией ему гораздо легче поднимать тяжёлые объекты. Калим, активно жестикулируя, даёт указания, куда камни должны встать — работающие с укрепляющим раствором, скрепляющим между собой блоки на века, мужчины хором шарахаются в стороны, чтобы тут же завершить работу, когда блоки занимают своё место. Калим осматривает их придирчиво, а после удовлетворённо кивает.
— Даже не знаю, что бы мы без тебя делали, — он усмехается совершенно беззлобно, и в его голосе слышится искреннее облегчение. — Вечность бы строили этот город, не меньше.
— Это вряд ли, — Белкет качает головой, скупо улыбаясь. — Вашей сплочённости могут позавидовать даже гномы.
— Да брось, — мужчина посмеивается, простодушно махнув рукой. — Все так делают. Разве ж это не очевидно? Если хочешь создать что-то не только для себя, но и других, то приложи к этому усилие наравне с другими. Так, словно стараешься для самого себя — разве ж не это жизнь?
Белкет улыбается печально и молчит. По правде говоря, он и не помнит, как создавались Небесные Города. По правде говоря, ангелы, кажется, никогда и не знали, что такое настоящая сплочённость. Пусть и говорили, что разделяет Тьма, но на самом деле нет силы эгоистичнее Света — и дети его были тому наглядным подтверждением.
— В любом случае, — Белкет снова гонит прочь печаль прошлого, — я рад быть чем-то полезен, — и он действительно рад — отдавать, оказывается, гораздо приятнее, чем брать. Калим же лишь улыбается в ответ, и работа продолжается.
Это удивительный опыт. Хрупкие дети Илата не перестают удивлять Белкета, и он сам не замечает, как оказывается втянут не только в общую работу. Жизнь берёт своё, и Белкет — её полноценная равноправная часть. Ручей, наполняющий общий поток — впервые за свою долгую жизнь он наконец-то чувствует себя именно так. Частью чего-то целого, а не отколотым куском, который никак не может вернуться на своё место.
Вечера в пустыне холодные. Даже в оазисе посреди стройки температура опускается ощутимо, и люди жмутся к кострам и друг другу, пытаясь согреться. Дети и взрослые, мужчины и женщины, некогда знатные богачи и простолюдины, мудрый Учитель и ангел-изгой — все равны в этом особенном магическом кругу, и каждый ищет поддержку в каждом, протягивая руки к огню и отдавая своё тепло.
Простые вечера и тихие. Они начинаются с молчания, пока кто-то не нарушает его неловкой шуткой или возгласом удивления, будто только что вспомнил поразительную историю. Все оказываются втянуты в это общение, в обсуждение и рассказы. Некоторые из них сопровождаются смехом, некоторые — искренней печалью, некоторые же — глубокой задумчивостью. Каждому за общим костром и общей трапезой есть о чём рассказать, и каждый, если хочет того, будет выслушан и услышан.
Белкет говорит мало, больше слушая. Но когда ему задают вопросы, он всегда отвечает на них. Учитель спрашивает его о древних войнах, о сотворении мира, о великом Отце; другие спрашивают об ангелах, о быте их и прекрасных городах. Некоторые вопросы для падшего ангела очевидны и ожидаемы, другие заставляют его удивляться их внезапностью — он не привык к вполне искреннему интересу к себе; к тому, что о нём могут беспокоиться и переживать.
— Если все ангелы — создания Света и у них белые крылья, то почему твои перья чёрные? — сидящая в этот раз рядом с ним девушка наконец-то набирается смелости и задаёт вопрос, и Белкет усмехается, ожидая его одним из первых, на самом деле.
— Свет не приемлет инакомыслия, — он вздыхает, прикрывая чёрные глаза; мысли и воспоминания отдают фантомной болью в основании крыльев. — А я всегда был неправильным. В конце концов я принял это — мои собратья назвали бы это падением. Эльрат окончательно отвернулся от меня — впрочем, он и без того никогда не отвечал на мои молитвы и воззвания.
— Должно быть, это было больно, — откуда-то напротив раздался полный понимания мужской голос, и Белкет пожал плечами:
— Мои перья сгорели и отросли вновь. Я умер и воскрес. Отринул Свет, и он отрёкся от меня. Я выбрал свой путь, и Тьма приняла меня. На своём пути я всегда был одинок — со смирением я принял одиночество и в этот раз.
— Ты не одинок, — девушка покачала головой и неловко улыбнулась: тонкие руки её вдруг обвились вокруг сильного тела, втягивая Белкета в спонтанное объятие.
Никакого подтекста не было в этом движении — лишь искреннее желание поделиться своим теплом. По-прежнему удивляющая Белкета человеческая спонтанность и бескорыстность, которую не ждёшь. И ангел улыбается в ответ, осторожно принимая хрупкий дар с благодарностью, на которую едва ли способны высокомерные бессмертные существа.