— Подъем! Вперед, обозники! — послышался голос старшего лейтенанта.
— Обозники? — Женька даже улыбнулся. — Конечно, обозники. А кто же мы?
Странно. Но воспоминания не расслабили Женьку, как бывало раньше, еще до войны… До войны? Конечно! Теперь так и пойдет в жизни: до войны, а потом — после войны… А будет ли это «после» для Женьки? Вот где теперь Москва? В какой стороне? Сколько до нее? По складу характера Женька вовсе не похож на нытика, но неизвестность так или иначе рождает нерешительность, а за ней идет ее родной брат — страх. Женьке казалось, что он ничего не боится, ему не раз говорили: ты смелый парень, молодец, так держать!.. Оказывается, страх бывает такой, что и не унять его — зубы стучат и ноги слабеют и даже не идут, когда им бежать надо…
Впервые за эти четыре страшных дня Женька стал размышлять, вспоминать, судить о чем-то. Может быть, страх начинал проходить, может быть, чем страшнее — тем меньше страха? Ведь, говорят, страх от неизвестности. Говорят: запугали человека. Запугали чем? Тем, что «может быть», тем, что «будет». А раз это уже есть? То чем запугать можно? Что еще Женьке не известно? Теперь ему известно столько, что на всю жизнь хватит, — бомбы и взрывы, кровь и смерть людей вокруг, совсем рядом… Отец часто говорил: «клин клином вышибать». Может быть, и страх вышибается страхом? Похоже, что так.
Женька шел и размышлял, и даже не услышал свиста над головой. Закричал командир:
— С дороги! В лес! Подводу убрать! Ложись!..
И в это время — разрыв, другой, третий. Нет, это не самолеты бомбят. Теперь в лес летят артиллерийские снаряды и мины. Они врезаются в землю, взрываются вразброс, и кажется, что бежать уже некуда, а Женька все равно бежит, обезумев от страха, бежит, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, дальше, дальше в глубь чащи.
Вот он наткнулся на кого-то из бегущих, да так лихо, что повалил того на землю, а взрыв, раздавшийся сзади, горячей волной ударил ему в ноги.
Едкий тошнотворный запах, как туман, заполняет лес, а снаряды рвутся, и осколки визжат, срезая ветви деревьев, раздирая лесной воздух. Сил больше нет! Женька падает, и в ту же секунду что-то подбрасывает его, переворачивает на бок, засыпая землей и травой… И тишина. «Почему тихо? Убит я, наверное, убит, и все. Как же я убит, если соображаю? Просто уже не стреляют… — Женька чувствует, как врезается в плечо ремешок от рюкзачка. — Живой я», — решает Женька. Он силится подняться, но тело стало таким тяжелым… И тут мальчишка понимает: землей его завалило. С трудом разогнул спину, поднялся, стоит, пошатываясь, еще ничего и никого не видя вокруг себя.
Где же все? Женька хочет крикнуть, позвать, но голоса нет. Сделал шаг, другой… И пошел.
— Тетя Васена… — шепчет он, идя напролом по тлеющему лесу. — Тетя Васена…
Сознание того, что остался один, страшит более всего. Он идет, а тишина глушит, и соображать трудно. Лесок понемногу начинает редеть, но за едким дымом ничего толком не видать.
Может, они в другую сторону побежали — успокаивает себя Женька. А может, убило их?.. Нет, теперь это невозможно. Не может быть, чтобы он остался один в этом страшном лесу. Так не бывает!
Вот стало совсем светло за деревьями. Да вот же она, дорога! Вот и люди! Идут… Их много. Кто же это? Прислонившись грудью к дереву, Женька всматривается в даль. И по спине вдруг побежали, побежали мурашки. Да это… это… немцы! Фашисты! Вот они. Так близко. Как будто плывут по дороге. Почему же никаких звуков? И вдруг, сообразив, что уши заложило, Женька трясет головой, прижимает ладони к вискам и глотает, глотает слюну, которой и нет в его пересохшей гортани… Но слух возвратился, и Женька слышит теперь рокот машин и тарахтение мотоциклов… А лес до дороги пуст и тих, и никого вокруг…
Страшная, неуправляемая уже ничем злоба закипела в Женькином затылке, именно в затылке, потому что вся она, не уместившись в целом теле, лезла в уши, в нос, в рот и горела там душным огненным жаром. Дрожащей рукой поднял Женька с земли толстую обгорелую ветку… Но не успел сделать и шага, как чья-то рука тяжело опустилась на его плечо.
— Спокойно, малец. Спокойно. Так дело не пойдет.
Боясь ошибиться, Женька оборачивается. Конечно! Это он — старший лейтенант! И пограничник поодаль, с костылем, что прихватили ему еще там, у горящих санитарных машин. А командир продолжает:
— Да ты никак в бой собрался? Молодец, елки-моталки.
Женька уловил иронию. Но к чему она сейчас, когда фашист в ста метрах, может, даже ближе.