— А чего они? — зло цедит Женька.
— Ну, это детские разговоры, — командир явно недоволен. — Ты всегда так: сначала делаешь, потом думаешь? Или не так? — Женька молчит. — Куда ж ты с палкой? На танк. Сам-то откуда?
— Из Москвы.
— Ого-го! Что ж теперь с тобой делать?
— А где же все? — спешит спросить Женька.
— Кто ж теперь знает, где? Тебя б не встретили и тоже не знали бы… Телегу нашу накрыло двумя снарядами. Это видели. Там уж никого не осталось…
— А тетя Васена? Ну, которая с девочками? — Готовый уже ко всему, Женька, набычившись, ждал ответа.
— Которая с девочками?.. — словно припоминал старший лейтенант. И покачал головой. — Нет, не видел. И врать не буду. — Он посмотрел на пограничника. Женька перехватил его взгляд. Но пограничник еле пожал плечами, глядя в землю. — Может, кто жив и остался, — продолжал командир, — так теперь наши дороги разошлись. Нам вперед, к фронту. А гражданскому населению что? Женщины, дети… Куда им теперь идти? Где-то оседать надо…
— Я с вами! — не дослушав командира, но почуяв ход его мыслей, поспешил Женька. — У меня тут и дома-то нет…
Устало посмотрел на Женьку старший лейтенант. О чем он думал? Скажет сейчас: «Иди-ка ты, паренек, куда подальше и не мешай военным людям дело делать», и тогда все, конец. А командир перевел взгляд на пограничника, потом вновь на Женьку и вновь на пограничника. И не было в этих взглядах никакой игры или «воспитательных» штучек, просто решал он, соизмерял свои силы, как рабочий, грузчик, например, — брать этот груз или не брать, донесет ли? И командир сказал:
— Только без моего приказа ни шагу! Сам погибнешь и нас погубишь. А нам с Сеней еще долго жить надо. Целую войну. Понял?
— Понял! Конечно! Я все понял… — затараторил Женька.
И пограничник, которого, оказывается, звали Сеня, оживился:
— Да наши их… Ведь какая сила в округе! Как даванут…
— И шапками закидают, — усмехнулся командир. — Хорошо бы, елки-моталки, только уже мало верится.
— Не верите? — не то со страхом, не то с вызовом громко спросил Женька.
— Отставить разговоры! И вообще помалкивай. Лес тишину любит!
— Может, вы трус, дядя? — Женька сам испугался своего вопроса.
Старший лейтенант круто повернулся к Женьке, но мальчишка выдержал его взгляд. И вдруг командир спросил просто, даже с улыбкой:
— Звать-то тебя как, смельчак?
— Женей.
— А я Еремеев. А это Савушкин Сеня…
Тут послышался уже знакомый гул, нарастающий с молниеносной быстротой. Все трое припали к земле. Над лесом пронеслось несколько самолетов. Еремеев сказал Женьке:
— Привыкай, Евгений. Надо привыкнуть. А твою задачу мы тебе с Сеней определим.
8
Вот уже месяц, наверно, а может, и больше шли эти трое по тылам врага, шли по своей родной земле, таясь, обходя стороной человеческое жилье. Еремеев был строг и вынослив, как конь, хотя роста был обыкновенного, не больно-то широк в плечах и совсем не походил на плакатных командиров из довоенных фильмов.
У Сени нога поначалу вроде бы стала проходить, он даже ступал на нее, а потом снова опухла, сделалась как култышка. Еремеев из куска мешковины соорудил что-то вроде мягкого ботинка. Опираясь на костыль, который берегли как зеницу ока, и на палку, Сеня порой даже бойко шагал, но уставал быстро, и тогда долго сидел или стоял, прислонившись к дереву, виновато глядя в землю. Была у Сени такая привычка.
Женьке задачу определили на всю дорогу сразу.
— Твоя работа, — учил Еремеев, — идти впереди и ничего и никого не бояться. Собака кого кусает? Кто от нее бежит или трусит, боится ей дорогу перейти. Конечно, фашист не дурак и собаки той поумнее будет, он понимает — если обходят его или обегают стороной, стало быть, боятся. А тогда вопрос: почему? Тут надо ему отчет давать. А тебе это вовсе не с руки. Что ответишь? Куда идешь? Местности не знаешь… То-то.
Идти впереди. Это — разведка. И тут уже была не детская игра. И потому Женька не сразу привык к своей новой роли. На словах все выглядело проще простого: первое — выяснить, есть ли впереди немцы? Если есть, то на каком расстоянии? Что за род войск, а может, просто гарнизон, оставленный в деревне или в поселке? И второе — добыть еду, хоть какую, как говорится, «что подадут». А что могут подать люди, если фашист, как саранча, шурует по хатам и отбирает все подряд?..
И Женька привык. Он знал, что говорить немцам и как и где раздобыть еды. Однажды он «обнаглел», как выразился потом Еремеев, до того, что, не найдя ничего в деревне, стал попрошайничать у… немцев. Стояла на дороге колонна машин, и повар раздавал солдатам еду. Женька смело подошел к кухне и долго стоял в молчании, ожидая, что повар кинет ему что-нибудь в виде куска хлеба или галеты: весь вид Женьки указывал на это. Нет, повар даже не повернул головы, но зато долговязый солдат, что помогал при кухне, поманил Женьку пальцем и, зайдя за машину, вытряхнул в его торбу остатки галет из картонной коробки, а потом, воровато озираясь, сунул банку консервов, большую, железную, еще не открытую, сказав: «Ком, киндер, ком, шнель», — «Беги, дескать, отсюда быстрее» — и быстро отошел в сторонку. Но Женька помнил приказ Еремеева: не бежать ни при каких обстоятельствах, даже если бить станут, — в бегущего стреляют иногда просто так, из спортивного интереса попасть в движущуюся цель или из баловства. Ничего себе! Убить человека из баловства! Но что делать? Это была правда…