— Ия! Ия!
Из сарая вылетел поросенок и, пробежав по двору, остановился подле хозяйки, виляя закрученным розовым хвостиком. Стоявший рядом другой солдат вдруг навалился на поросенка всем телом, но поросенок успел выскочить из-под него и с диким визгом понесся вдоль забора к кустам смородины. Немцы с хохотом ринулись в погоню. Женщина голосила, но это нисколько не охладило мародеров. Раздались два выстрела. Все стихло. И вот уже двое тащат за ноги розовую тушку к машине. Пряча пистолет в кобуру, жизнерадостный подошел к женщине.
— Карашо, карашо, матка. Данке шен! Спа-си-на! Зер гут.
— Чем я, ироды, детей зимой кормить буду? — не унималась хозяйка. — Чем?
У нее был разъяренный вид, и немец нахмурился. Ткнув указательным пальцем ей в грудь, пригрозил: «Пух-пух» — и снова захохотал. Потом повернулся и пошел к машине. Его товарищи уже перебросили тушку через борт и, довольные, улыбающиеся, полезли в кузов.
Закрыв лицо руками, женщина опустилась на крыльцо. А с улицы, сквозь шум заведенного мотора, доносилось: «Спа-с-и-на! Данке шен!» — орали и гоготали немцы.
«Вот же скоты! — подумал Женька. — Ограбили и спасибо говорят. Издеваются, гады!» Его трясло от гнева.
Машина укатила, и Женька, приоткрыв дверь, вышел из своего укрытия.
— Я пойду, тетенька.
— Куда это еще? Пойдет он… — сквозь слезы почти кричала женщина.
— Туда… — неопределенно махнул рукой Женька. Ведь он понимал, что сейчас клянчить у нее что-либо было бы по меньшей мере свинством. Только спросил вроде невзначай: — Фронт далеко небось?
Перестав плакать, женщина пытливо взглянула на Женьку. Подолом юбки быстро вытерла лицо, вошла в дом.
— Да ты не один, видать… — И вдруг засуетилась, заметалась по дому. — До фронта шестидесяти километров не будет. Немцы в деревне стоят, которые по электричеству — связисты. Туда-сюда ездят. Утром уедут, вечером — обратно. Вот и выходит, километров шестьдесят, не больше, — быстро говорила она, наполняя Женькину котомку вареными картофелинами, луковицами, непочатым караваем хлеба. — Все одно растащат, ироды. Уж лучше своим… — Она сунулась в подпол и тут же вынырнула с изрядным шматом сала. Поискала, во что бы завернуть его, и, не найдя ничего под рукой, обмотала чистым рушником. Запихнув все в котомку, вдруг заторопилась. — Ну, иди, иди, милок. Нашим передай, чтоб поскорей там… и возвращались. У самой мужик воюет.
— Я передам, тетя, — серьезно сказал Женька. — Вернемся! — твердо пообещал он.
Вот теперь-то надо встречи с немцами избегать. Полный мешок еды — это, не шутка. И Женька, зорко озираясь, петлял полем, как заяц, стремясь скорее добраться до спасительной лесной чащи.
Наконец-то он в лесу! Вот и овражек. Цепляясь за кусты, Женька соскальзывает по крутому склону…
Сеня спит или так лежит, не видать. А Еремеев разбирает немецкий автомат «шмайссер», найденный прошлой ночью, очищает его от налипшей земли… У ног Еремеева теперь целый арсенал. Две «лимонки», четыре немецких гранаты с изогнутыми деревянными рукоятками, да еще Сенина винтовка в придачу.
Когда Женька с победоносным видом опустил на землю котомку, Еремеев, заглянув вовнутрь, аж присвистнул:
— Ух ты, елки-моталки! Ну, теперь-то прорвемся! Подъем, Сеня, кормилец вернулся. Сало-то, сало!
— Фронт в шестидесяти километрах, — торжественно произнес Женька.
— Опять в шестидесяти… — недовольно проворчал Еремеев. — Стоим мы, что ли, на месте? Мы — за ним, он — от нас…
Разложив каждому по порции: картофелину, половину луковицы, по два длинненьких кусочка сала и по куску хлеба, Еремеев аккуратно завернул остальное в рушник и сунул в котомку.
Ели молча. Каждый думал свою думу. Только как ни называй ее своей, была она одна на всех — дойти.
— Товарищ командир, — прерывает молчание Женька. — Может, дадите автомат?
Еремеев крякнул.
— Да уж, такие дела. Сеня опять идти не может. Так что… и автомат я тебе дам, и винтовку, да еще и гранаты в мешок. Сдюжишь? Сам понимаешь…
— Конечно, сдюжу! А если что, я ведь стрелять умею…
— Об этом и думать не смей! Это уж если… Или не понимаешь?
— То понимаешь, то не понимаешь… — заворчал Женька.
Еремеев усмехнулся:
— Так в том учение и есть.
— Что со мной-то делать, командир? — вдруг спросил пограничник. Конечно, Сеня чувствовал себя обузой, неловко ему, стыдно даже… — Так и ехать мне, словно царь какой?
— Отставить разговоры! — отрезал Еремеев. — Раз такое дело… Поедешь как царь.
А Женька подумал: хорошо, что Сеня такой щуплый, легкий, а то как бы Еремеев тащил его на себе, сам-то уж больно невелик.