— Здравствуйте, товарищи, — негромко сказал человек в галстуке. — Окруженцы?
— Я такого слова что-то не знаю, — не поднимая головы, ответил Еремеев.
— Ну что ж… Значит, вы не участвовали в боях.
— Верно, не участвовал. Вот товарищ пограничник участник. Одного боя.
— Так точно… — глухим голосом подтвердил Сеня.
— Издалека идете?
— Наверное, издалека, если больше месяца плутаем. — Еремеев тряхнул головой. — Не скажете, какое число?..
— Седьмое августа.
— Во как! Слышь, Сеня? Полтора месяца!
— Да… — протянул человек в галстуке, доставая из кармана пиджака пачку папирос. — Курите? — спросил у Еремеева.
— Спасибо. Не курю, слава богу…
Человек в галстуке глубоко затянулся, выпустил дым и вдруг спросил:
— Куда путь держите?
— На восток.
— Через фронт собираетесь…
— А то как же?
— Товарищ-то ваш ранен?
— Ранен.
— И мальчик с вами?
— С нами… — и тут Еремеев спросил: — А я с кем, так сказать, имею честь? Я ведь могу и не отвечать.
Красноармейцы заулыбались. С чего бы это? Женька насторожился, а человек в галстуке сказал серьезно, без улыбки:
— Можете не отвечать… Только от того, что местность эта временно оккупирована врагом, Советская власть не кончилась, и я, как ее представитель, могу предложить вам и вашим товарищам остаться у нас в группе. Кадровые военные здесь очень нужны. Надо обучать людей военному делу.
— Плохи, значит, наши дела, — ни к кому не обращаясь, проговорил Еремеев.
— Дела плохи. Скрывать не стану. Давно пал Минск. Немцы под Киевом… Фронт от нас не ближе сорока километров… — и вдруг он усмехнулся, спросил: — И вы думаете пройти через фронт с вашим раненым и с мальчиком?
— Думаю пройти, — не дал договорить ему Еремеев. — Я не доктор, не инженер, я — строевой командир. Я должен прибыть в свою часть. Ведь не дезертир же я!
— Не надо горячиться. Эти товарищи тоже не дезертиры. Стояли до конца… Но, попав в окружение…
— Я никого не обвиняю, — снова прервал его Еремеев. — Просто я так решил!
— Товарищ старший лейтенант, — жестко проговорил человек в галстуке, скосив глаз на петлицы Еремеева, — я не могу вам приказывать, но… погибнуть и погубить людей было бы просто преступлением… — Еремеев открыл рот, но человек в галстуке нахмурился и поднял руку. — Погодите. Вы знаете, что фронт остановился? Вы представляете, какова плотность немецких войск? Я все сказал. Решайте сами, — и он снова закурил.
Но Еремеев — умный мужик! — ответил:
— Утро вечера мудренее. — И человек в галстуке, пожав плечами, отошел, поманив за собой красноармейцев…
Костерик еле тлел, превратившись в маленькое мерцающее пятно, и Женька смотрел не отрываясь на это красно-голубое, завораживающее мерцание. Один из штатских сказал тихо, оборотись к Еремееву:
— Чего ты хочешь доказать, старлей? Уперся рогом… Знаешь, сколько собрали таких ребят? Сотни полторы. Пленных семьдесят человек отбили… Что, думаешь, здесь не война? Погоди, мы им такого шороха наведем! — Еремеев молчал, а штатский сказал еще тише: — У тебя раненый на закорках. Не обуза?
Еремеев резко повернул голову, прошептал:
— Это моя обуза!
— А пацан? Не забота?
— И это моя забота.
— Ты чего злой такой? Ведь не воевал еще.
— Потому и злой.
— Сам-то откуда?
— С Урала.
— А пограничник?
— Саратовский…
— Понятно тогда… Ты еще не мститель.
Еремеев удивленно посмотрел на говорившего. Потом спросил:
— Жилье близко?
— Три километра. Рабочий поселок. Станция. Гарнизон там.
— Леса?
— Километров с десяток. А там все открыто, только вдоль железки лесопосадка…
— Карта есть, хоть какая?
— Да на что она нам? Мы тут всю округу, как свою ладошку…
— А кто этот, в галстуке? — вдруг спросил Еремеев.
— А бог его знает, инженер какой-то…
— Конспираторы, елки-моталки! — усмехнулся командир.
— Без этого теперь нельзя.
— Эхма! Много же вы тут навоюете?
— Да уж себя в обиду не дадим.
— Ну ладно, вояки, на ночь глядя не прогоните? Хоть поспать под вашей охраной…