Кабина и кузов были пусты. Он свистнул. Когда подошли Сеня и Женька, Еремеев сказал:
— Да его тут просто бросили. Горючка небось вышла…
Сеня на одной ноге обскакал вокруг грузовика, держась за борта.
— Цел вроде, — доложил он. — Побитый, конечно…
— И ключик торчит! — добавил Женька, сунув голову в открытую дверь кабины.
— Да-а… Эдак километров с десяток прокатиться… Экономия! — усмехнулся Еремеев.
— Все равно нарвались бы, — парирует Сеня.
— Нарваться так и так можно. Э, да что толковать, — Еремеев рукой махнул. — Ты можешь? — Сеня отрицательно покачал головой. — И я не могу. Не научен я этой технике, елки-моталки.
— Так я ж могу! — выпалил Женька, ударив себя ладошкой в грудь.
Еремеев строго взглянул на него.
— Ладно, без шуток!
— Честно! Могу я. У нас шофер был, Володя Стрельников, он мне и руль давал, и ездил я… А по прямой и вовсе ерунда. У папы на стройке… — Женька в доказательство своей правоты уже собирался рассказывать дальше, но Еремеев сказал:
— А ну, полезай!
— Вы только крутните ручкой. Вон она, на полу, в кабине.
— Сеня, в кабину. Держи автомат! — приказал Еремеев.
Женька облизнул высохшие враз губы и включил зажигание. Еремеев предупредил:
— Если горючка есть и драндулет заведется, поезжай сразу, не газуй здесь, на открытом месте. Я сам запрыгну в кузов.
Когда Еремеев крутанул ручкой в пятый раз и мотор зарокотал, у Женьки похолодело в животе, даже капельки пота выступили на лбу. Опять испугался! — обозлился на себя мальчишка.
Держась за руль, согнув руки в локтях, чтобы подтянуться повыше, Женька давил самым кончиком носка на педаль газа, и за какие-нибудь секунды грузовик выскочил с полевой дороги на лесную… Он катил неизвестно на какой скорости. В кабине, развернувшись к окну и выставив автомат наружу, сидел Сеня, а Женьку и вовсе не было видно — полголовы торчало над рулем.
Лес оказался недолгим. Вон уже снова виднеется полоса поля, за которым опять начинаются деревья. Женькины глаза устремлены на дорогу, зубы сжаты, а нога на педали газа дрожит, скорее всего от напряжения… Он и не замечает, как справа от него с лесистого пригорка наперерез машине бегут три немецких солдата. Они явно не поспевают к дороге и на ходу открывают огонь из автоматов. Сеня отвечает им короткими очередями. Машину бросает на корнях, пересекающих дорогу, — где ж тут вести прицельный огонь! Женька это понимает, но не видит, что один из немцев все-таки грохнулся и теперь катится по лесистому склону вперед головой, вслед за своей каской…
Вдруг Сеня откидывает голову назад и сползает с сиденья, коленями вниз… Шея и грудь пограничника залиты кровью. В ужасе и злобе Женька жмет на газ, и машину оттого кидает меньше. Ага, говорил же ему Володя, вспомнил Женька, «больше газа — меньше ям»! Так и есть. Скорей бы! Только скорей…
Женька не видит, да и не смог бы увидеть, что двое оставшихся немцев выскочили на дорогу, когда грузовик уже промчался мимо. Распластавшись на полу кузова, Еремеев стреляет, кузов подбрасывает. Мимо. Опять мимо. В винтовке остается один патрон. Выстрел. То ли попал Еремеев, то ли просто споткнулся фашист — растянулся на земле, его напарник ринулся в сторону, в лес. И в это же время на дорогу, проколыхнув через кювет, уже выезжал мотоцикл с коляской. Фашистов трое. Тот, что сидит в коляске, бьет из автомата по колесам. Пули поднимают за грузовиком струйки пыли, Еремеев, прижавшись к полу грузовика, не отвечает. Да и нечем. Мотоцикл все ближе, немцы уже не стреляют. Зачем? Добыча сама идет в руки. Вот видны их открытые рты и распахнутые воротнички тужурок. Еще мгновение… Пора! И Еремеев бросает одну за другой обе свои гранаты… Взрывы опрокидывают мотоцикл. Гитлеровцы вываливаются на дорогу. Старый, давно изученный в армии способ «отрыва» сработал.
А грузовик, пронесшись через неширокое поле, въехал в лес и снова запрыгал по корням. Но вот он зачихал, задергался и, остановившись, затих.
Женьке не доводилось видеть, как плачут взрослые мужчины. Плачут, не отворачиваясь, не пряча лица в ладони, не промокая глаза платком.
Еремеев все говорил:
— Как же так, как же так?.. Сколько шли. Сеня, друг, как же так?.. — Он вспомнил бесконечную эту дорогу, и вспомнил свою долгую муку, и дорогую цену воинского долга, — не брось товарища… И вот в конце пути…
Хорошо хоть лопату нашли в кабине за сиденьем. Еремеев вырыл могилку в лесу прямо у дороги. Он вынес из кабины Сеню и вдруг снова заплакал, глядя на его поросшее длинной мягкой щетиной лицо, успокоенное, тихое, с выступившими вдруг невидимыми ранее веснушками на носу и на щеках.