Вовсе недружелюбно обернулся мальчишка, что сидел поодаль на корточках, вытаскивая клещами гвозди из деревянного ящика. И вдруг заорал:
— Женька!
— Кешка! Ты? Вот здорово!
— Глянь-ка! — удивился старшина. — Земляки! Чудеса!
Чудеса, не чудеса, а сидят теперь два друга-товарища под стеной станционного пакгауза и едят из одного котелка фронтовую кашу.
— Я теперь всему научен, — говорит Кешка, облизывая большую алюминиевую ложку.
— И чего делаешь? — допытывается Женька, который, пройдя через фронт и повидав такого, что не всякому взрослому бойцу впору, теперь с завистью взирает на Кешку, «приписанного» к настоящей Красной Армии, — и пилотка на нем со звездой, и гимнастерка, хоть и не совсем по росту, но с петлицами…
Кешка серьезен и немногословен. Отвечает важно:
А что прикажут, то и делаю. Можно патроны сортировать, можно и картошку чистить. Тут каждое дело — по приказу.
— А в разведку ходил?
Кешка покровительственно улыбнулся.
— Тебе, Жень, все шпионы снятся? — И, не выдержав до конца марки, зашептал: — Помнишь нашу заставу? А как почтальона словили?.. — Но вместо улыбки лицо Кешки вдруг стало кислым, он шмыгнул носом, отвел глаза. — Знаешь, как нас бомбили… Зверюги! Мамка и сеструха так и остались… Из дома не успели…
Женька вскочил. Бросил в котелок ложку.
— Гады! Они тетю Васену… И всех там… И Сеню, — набычившись и раздув ноздри, чтоб не зареветь следом за Кешкой, Женька процедил сквозь зубы: — Ничего! Мы им дали с Еремеевым! Семерых уложили…
Кешка поднял мокрые глаза на товарища:
— Правда, что ли? Семерых?..
— Ну! А если Сениного считать — восемь!
— Молоток! А дядя Иван, знаешь, в партизаны подался.
— Какие еще партизаны?
— Ты что! Теперь кто не успел с армией уйти, партизанят.
— А ты чего же?.. — спросил Женька, а сам вспомнил тех «окруженцев», и дядьку в галстуке, и записку, и хлеб… Вот оно что… И правда, а чего ж Кешка не с ними?
— Я пошел бы, сам знаешь… Только наши танкисты меня с собой забрали, я им дорогу показывал… А уж возвращаться некуда было. Где бы я их искал, партизан-то?..
Женька еще издали заметил идущих по шпалам майора, а с ним Еремеева.
— Вон Еремеев! Гляди! — сказал он Кешке. — Старший лейтенант. Ротой командовал на финской. Медаль имеет.
— С ним, что ли, останешься? — спросил Кешка, с уважением поглядывая на подходившего Еремеева.
— Не знаю, — проговорил Женька и сам удивился, как это он до сих пор не подумал об этом. Вроде такое само собой разумелось. Не разлучать же его с Еремеевым! Но… А как же?.. Как же тогда Москва? А мама? Женька растерялся. Что ж теперь будет? И вдруг вспомнил слова командира там, в разрушенном доме: «Дите ты еще…» Э, нет, теперь с этим Женька никак не мог согласиться! Какое же он дите? Смешно подумать. А медаль? А боевые заслуги?.. В голове у Женьки уже ничего не умещалось.
Командиры между тем приближались, переговаривались. Майор кивал головой, а Еремеев что-то ему доказывал… Когда они подошли, ребята встали. А как же? При подходе командира положено вставать.
— Ну как, хлопцы, познакомились? — спросил майор, почему-то пристально разглядывая Женьку.
— А мы сто лет знакомы, — ответил Кешка, утирая рукавом нос.
— Еще до войны, — уточнил Женька.
— Во как! — хохотнул Еремеев. — До войны, елки-моталки! Сколько ей, этой войне, а уже «до войны».
А майор все смотрит на Женьку. И вдруг, положив ему руку на плечо, сказал:
— Вот что, герой… — Он взглянул на Еремеева. — Словом, домой поедешь… С медалью! Носи медаль. Носи!
— Товарищ майор! Вы же сказали…
— Сказал. Да не знал ведь, что ты не сирота, что дом у тебя в Москве имеется…
— Два месяца ни слуху ни духу от тебя! — вмешался Еремеев. — Ты же не ребенок, понимать надо, елки-моталки! Мать небось с ума сходит…
— Вот что! — строго сказал майор. — Решаем так. Это будет тебе как отпуск домой. За боевую работу. Хочешь, я бумагу напишу, чтоб все знали? С печатью!
Женька молчал, глядя себе под ноги. Что же это получается? Прав Еремеев. Прав майор. А Кешка, значит, остается…
И вдруг Кешка сказал тихо:
— Поезжай, Жень. Мать… Ждет ведь… — Он отвернулся.
А майор, видя, что бежит к нему сломя голову красноармеец, повторил, уже не глядя на Женьку:
— Словом, первым составом. Ночью уходит в тыл санитарный. Готовься. За бумагой не забудь…
Подбежал запыхавшийся боец-связист.
— Товарищ майор, шестой передал… Немцы пошли… Чтобы мы два часа продержались…