А к пакгаузу уже бежали командиры. И майор закричал:
— Все по местам! Эшелоны убрать! Санитарный вперед! Батальоны! К бою!
Еремеев схватил Женьку и прижал к себе:
— Прощай, родной, прощай, мальчишка… — и, оттолкнув его от себя, сказал громко: — В эшелон! Немедленно!
Это уже был приказ. А вдоль полотна между путей бежал красноармеец, крича:
— Танки! Танки брод прошли!
Лязгнули одновременно буфера обоих составов. Уже нет рядом ни Еремеева, ни майора с перевязанной рукой, ни Кешки… Да вот же он, Кешка! Бежит, перепрыгивая через шпалы, тащит Женькин рюкзачок, что оставался у ящиков, рукой машет, кричит.
— Садись! Садись! Прыгай!
Куда? Куда садиться? Женька в растерянности смотрит на движущийся состав пустых вагонов, откуда утром выгружали боеприпасы… Санитарный тоже двинулся, но за ним, по второму пути… А Кешка подбежал, толкает Женьку, кричит:
— Быстрей! Давай! — и закидывает рюкзачок в открытую стенку теплушки.
Значит, в этот — решает Женька. А эшелон набирает скорость… И Женька побежал. Даже обогнал вагон, но одолеть на ходу высокий коварный порог теплушки он не в силах. А на станции уже разорвался снаряд. Вот еще один, ближе к составу… Схватившись за поручень тормозной площадки, Женька подтаскивает тело к ступенькам, ложится на них животом и, перебирая коленями, залезает на площадку. Отсюда он видит, как бегут в сторону боя красноармейцы, как выкатывают прямо на рельсы сорокапятку… И удаляется, удаляется маленькая фигурка Кешки. А снаряды, перелетая через станцию, лупят теперь по уходящим эшелонам. Один разрыв, другой, третий… Визжат осколки… Снаряды врезаются в насыпь, словно бегут за составом. Вот один из них взрывается у самого колеса вагона, оторвав ступеньки… Женьку бросило на пол, ударило, вдавило в стенку… Все заволокло едким белым туманом, и возникшая вдруг тишина поглотила звуки, кроме протяжного, раздирающего голову звона…
14
Очнулся Женька в вагоне. Не в силах открыть глаза, он слышал, как стучат на стыках колеса, чувствовал знакомую качку, и постепенно мысли начинали вращаться в голове, словно несмазанные шестеренки. Вот он уловил запах лекарств, горьковатых и пряных… Услышал чей-то голос: «Сестра… Подойди, сестра». Голос совсем рядом, но Женька не может повернуть голову. Зато он сообразил, что находится в санитарном поезде, и в памяти возникло случившееся с ним, возникло словно только что виденный сон. Одного не понять — как очутился он в этом госпитале на колесах? Может, ранен? Женька тихонечко подвигал ногами, руками — целы, не больно ему… Голова? Конечно! Голова как чугунная чушка… Оттого и смотреть больно, и глаза не открываются.
К соседу подошла сестра.
— Пить, касатик? Не хочешь? Ага, перевернуть тебя? Давай, милый, давай. Вот оно и полегче. Известное дело, на одном боку не выгодно… — причитала она тихим голосом. А потом спросила: — Мальчонка не очнулся еще?
— Да двигался как будто, — ответил грубый мужской голос.
И Женька, не открывая глаза, проговорил:
— Очнулся я. Только голова большая очень…
— Какая голова? — переспросила сестра. — Какая она?
— Большая. Как котел.
— А какой же ей быть, касатик, если она у тебя вся побитая? Ты лежи, лежи. Я сейчас… — И сестра ушла.
— Эта санитарка хорошая. Ласковая тетка, — пояснил сосед. — Если что надо, попроси. Не откажет…
— Ничего мне не надо, — отозвался Женька.
— Вон, гляди-ка, доктора ведет. А ты что ж, не чуял, что третий день едешь?
Третий день! Как же он мог «чуять»? От такой новости Женька открыл глаза. И тут же перед ним возник тот самый толстенький военврач 2-го ранга. Он нагнулся к соседу.
— Ну-с, батенька, как у вас?..
— Товарищ военврач, пусть мне костыль дадут! — взмолился сосед. — Ну нет моих сил лежать всю дорогу.
— Костыль? Да-да, конечно. Костыль можно. Через недельку… Косточки лишних движений не любят. Так-то вот. Ты думал, не болит, и значит, ладно. А косточки свою работу делают. Заживают потихоньку… — Говоря это, он ощупывал маленькими ручками плечи и грудь раненого, который оказался молодым парнем со щербатым ртом и длинным рябым носом.
Вдруг военврач шумно повернулся к Женьке:
— Ну-с, батенька, куда вы изволите направляться?
— В Москву, — хмуро ответил Женька и добавил: — В отпуск.
— Да-да, конечно… В Москву? Интересно… А голова болит?
— Болит, только не очень.
Тогда хирург сжал пальцами Женькины скулы, подергал за нос, надавил на подбородок…
— А так?