И опять молчали. А Женька думал о Москве, словно все, что связано с ней, умещалось сейчас в одну тревожную, собранную в фокус мысль. А колеса стучали на стыках, как будто спрашивали: кому куда дорога? Кому куда дорога?..
А может быть, Женька, так же как и Еремеев, родился в рубашке?! Ему даже припомнилось, что когда-то отец шутил на этот счет с мамой. Но тогда Женька не обратил внимание на отцовскую шутку, а попросту говоря, не понимал, не знал, что это должно означать в человеческой жизни… Но это — тогда. А сейчас? Сейчас простейшие понятия «повезло», «не повезло» имеют очень важное значение. И Женька стал в этом убеждаться.
На пятые или на шестые сутки санитарный, простояв день и всю ночь на какой-то узловой станции, вдруг на рассвете поехал в обратную сторону. А утром появился толстенький и, мельком взглянув на Женьку, распорядился: «В операционную!» Дежурная повела Женьку в другой вагон. Он казался длинным, широким, совсем без полок и перегородок. Посреди вагона стояли высокие белые столы, а над ними — большущие лампы, как прожектора, в круглых блестящих металлических абажурах. Рефлекторы, — вспомнил Женька. Ведь как-никак он был сыном хирурга…
— Ну-с, показывайте ваши драгоценности, — сказал военврач. С Женьки сняли повязку. Доктор касался головы мальчика прохладными пальцами, а сам глядел в окно, словно пальцы сами решали, что делать с Женькой дальше. Тут появилась Роза. А толстенький сказал женщине в белом халате:
— Снимайте.
— Ты потерпи, сынок, — сказала женщина, и Женька понял, что она тоже хирург, совсем как мама.
Тут Роза почему-то взяла его за руку и сжала ее крепко-крепко своей маленькой темной ладошкой. Смотри-ка! Наверное, так надо в этой хирургии — ведь Женьке сразу стало нестрашно.
Швы сняли в одно касанье, как говорят футболисты, и Роза наложила чистую повязку. А военврач уже ушла.
— Вот и все, Женечка! Еще с недельку походишь с повязкой, а там и выбросить ее можно, — сказала Роза, как-то странно улыбнувшись, словно заговорщица. — А теперь идем в седьмой вагон. За вещами. — Женька вздрогнул, боясь спросить… Роза досказала сама: — Через два часа Москва!
У Женьки комок подкатил к горлу. Он сразу набычился и раздул ноздри. Только бы не заплакать. Только бы сдержаться!..
А зачем? Слезы — это не так уж плохо, когда они счастливые слезы.
15
Чувства, с которым Женька вскочил на подножку трамвая «А», идущего к Покровским воротам, он никогда еще не испытывал. Мало того, что он уже в Москве, — до дома оставалось всего ничего, несколько трамвайных остановок!
Москва сильно изменилась за эти месяцы. Все вроде бы как было до войны, и все совсем не так. Что? Женька увидит и поймет это потом. А сейчас он не замечал ничего, кроме знакомых с детства улиц, переулков, номеров трамваев — всего того, что должно было привести его к дому.
Вот и Чистые пруды! А где же теперь Юлька и Витька?.. А вот наконец и Покровские ворота!
Он бежит мимо аптеки, сворачивает в Колпачный несется под горку, мимо школьной ограды, за которой высится тот самый тополь, что сыграл не последнюю роль в Женькиной судьбе, поворачивает в темную узкую арку, выбегает на мощенный булыжником церковный двор, мимо бывшей немецкой кирхи, где теперь кинотеатр «Арктика», и… задохнувшись, останавливается. Перед Женькой окна их квартиры, все четыре на третьем этаже, пыльные, серые, крест-накрест расчерченные белыми лентами… Кажется, сердце сейчас вырвется из Женькиной груди, и в такт сердцу вдруг застучало в висках и больно отозвалось в затылке…
А если никого дома нет? Если мама на дежурстве? Если разъехались соседи?.. Ну и что! Он будет сидеть под дверью и ждать. Это он теперь умеет — ждать. Вспомнил, что на одной из станций попросил Розу послать телеграмму маме… Жив, дескать, здоров, не волнуйся. Но ведь там о Москве — ни слова… А смешно тогда получилось: Женька забыл, что на свете бывают деньги — ведь за телеграмму надо платить, — а Роза бежала… Потом Женька сказал, что деньги он отдаст, что деньги у него есть. Это была правда. За обложкой блокнота, что лежал в рюкзачке, — две трешки и пятерка. Их дала мама на «личные расходы», отправляя Женьку в деревню. Но Роза не напомнила, а Женька забыл, ошарашенный близкой встречей с Москвой.