— А фамилия Зайцев! Бывает же!
Распахнув дверь, Женька закричал с порога:
— Мама! Такая история! Мы сейчас… — и слова застыли на губах… У дверей стоял мамин чемодан, на спинку стула наброшена ее шинель. Мама ходит по комнате, курит.
— Наконец-то! Где ты пропадаешь?
Женька не отвечает. Понуро стоит в дверях и молчит. А что говорить? Все и так понятно… Каждый день с замиранием сердца ждал он этой минуты, ждал и боялся, гнал от себя мысль, что придется рано или поздно расстаться с мамой… Правда, иногда казалось, что материнский госпиталь переведут куда-нибудь на восток, а не погрузят на колеса и сделают санитарным поездом… И снова получилось так, что радость, пусть чужая, но зато такая настоящая, тут же сменилась своей собственной печалью. Печаль и радость. Они, как две подруги, неразлучно следуют рядом, ни на шаг не отпуская друг друга. Вот это, наверно, и есть война! Чего ж тут не понять? Может быть, когда-нибудь будет иначе, но Женька уже давно не верит в близкую безоблачную жизнь…
А мать что-то говорит… Что же она говорит?
— Ты не слушаешь меня? Женя!
— Слушаю, мам, — кривит душой Женька.
— Значит, мы обо всем договорились…
Женька хотел спросить «о чем?», но не спросил — какая теперь разница… А мать продолжала таким деловым тоном, словно не прощание это, а так, расставание на пару дней:
— Через две недели тетя Нина заберет тебя в Саранск. До нашего с папой возвращения поживешь у нее. Понял?
Тетя Нина. Саранск. Через две недели. Чепуха какая! Зачем это? — проносится в Женькиной голове, которую он все же наклоняет в знак согласия.
И все-таки мать не может совладать с собой — на глазах ее появляются слезы.
— Будь спокойна, Аня, — спешит подать голос тетя Дуся. И она здесь! Как это Женька не заметил?.. — Все будет хорошо, ты, Ань, не волнуйся.
А Женька что-то хочет сказать матери, что-то очень важное, нужное именно ей, именно сейчас! А мать снова о пустяках:
— Номер полевой почты папы и мой — в столе, деньги тоже. В верхнем ящике… Обо мне не беспокойся! Слышишь? У нас поезд…
Поезд?! Вот! Вот оно!
— Мам! Слушай. Слушай, мам! — почти закричал Женька. — Они будут бомбить вас. Запомни. Сначала прилетит разведчик, такой, с двойным хвостом… — и вдруг Женька начинает говорить спокойно, серьезно, словно он сейчас сам Еремеев и мать должна его слушать, потому что никто ей этого не скажет, а потом может быть поздно… — Этот бомбить не будет. Ему нечем. Бомбардировщики прилетят следом. Но вы не ждите, пока на нас полетят фугасы. Еще когда разведчик появится, вы тут же разбегайтесь и как можно дальше от вагонов, от дороги. И не кучей, а небольшими группами. Учти, прилетят не такие самолеты, что бомбят Москву, а легкие, пикирующие, они на бреющем полете из пулеметов поливают… Отбомбятся, отстреляются, но вы не поднимайтесь, еще будет один, два, а то и три захода. Пока все патроны и бомбы не истратят, не улетят. Понятно? — Женька передохнул. — А лежать будете пластом и руки на голове. Смотри! — Женька бросается на пол, прижимается к нему всем телом и, положив руки на затылок, замирает. — Ясно? Вот так.
Мать и тетя Дуся в оцепенении смотрят на Женьку. Придя в себя, мать говорит бодрым голосом:
— Это очень хорошо! Очень нужно знать! Я теперь и других научу, как надо… — Она выразительно смотрит на Дусю, дескать, подыграй мне. — Вот он, фронтовой опыт! Верно, Дусенька!
Бедная тетя Дуся! Где уж ей подыграть? Прижав ладони к щекам, она стоит молча, как изваяние. А еще начальник дружины!
— Значит, ты все запомнила? — сердито спрашивает Женька, поднимаясь с пола.
— Я все запомнила. Все! — серьезно отвечает мать.
А Женька вдруг сник, часто моргая, он смотрит на маму, боясь заплакать.
Под окном просигналила машина.
— Это за мной, — по-деловому сказала мать.
— Сядем, Анечка, на дорожку, — уже спокойно произносит тетя Дуся, словно и не было у нее никакого душевного волнения. Наконец-то она «отреагировала»!
Все сели. И мать тут же поднялась со стула.
— Пора! Ну, сынок, до скорого!..
И Женька все-таки не выдерживает, бросается маме на шею, сопит, бычится, чтобы не расплакаться… Но разве это возможно?
Ночью Женька долго не мог уснуть. Он лежал теперь на маминой кровати, уткнувшись лицом в подушку, вдыхал запах маминых волос и плакал тихо и безутешно.
В бомбоубежище Женька не спустился, и утром тетя Дуся кричала на него и грозила написать маме, рассказать Витьке, пожаловаться Юльке…
Выплакав за ночь, наверно, всю горечь, что находилась в сердце, он даже улыбнулся в ответ на Дусины посулы и негодование.