Так жизнь снова, уже в который раз, входила в свою колею, нанизав на невидимую нить еще одну горькую бусинку.
20
Теперь-то уж настоящая осень пришла! Льют дожди. Черные, рваные тучи заволокли небо… Несколько дней нет тревог. Немцы не бомбят из-за погоды, конечно. А диктор Левитан читает сводки Совинформбюро… Фашисты, хотя и несут большие потери, все ближе подходят к столице, и названия оставленных нами городов так знакомы, и так близко эти городки от Москвы…
В доме холодно. Отопление так, наверное, и не включат. Теплее всего на кухне — там тетя Дуся готовит на примусе обед. Какой-никакой, а все же горячий. Все реже появляется Ира. Девушкам-зенитчицам определили под общежитие целый этаж в школьном здании, что рядом с батареей. Чего ж ей сюда ездить, в холодную комнату? Ира отдала Женьке, как она сказала, «на прокат» электроплитку. Теперь, когда приходит Витька, то кричит прямо с порога:
— Включай свой «Ташкент»! Погреемся.
Ташкент! Женька был когда-то в Ташкенте. С родителями, конечно. Память не такого уж далекого детства сохранила многое… Жарко там. Белое солнце будто никогда не уходит с неба… По улицам, вдоль тротуаров прорыты узкие каналы-арыки. Они журчат в тени огромных развесистых деревьев и дают прохладу. А чайханы! Люди сидят, подогнув под себя ноги, на высоких помостах, покрытых огромными длинными коврами, слушают журчание арыка и пьют чай. Зеленый! Из пиал — чашек без ручек. Сахар в пиалах не размешивают, а маленькими кусочками кладут в рот… В чайхане не только чай — фрукты какие хочешь: виноград, дыни, арбузы… А какой в Ташкенте базар! Огромный, как целый город. И чего там только нет! На том базаре Женька однажды потерялся. Засмотрелся, разинув рот, на маленького пушистого ишачка и отстал от отца. Женька все хотел погладить такое милое длинноухое животное, но боялся маму-ишачиху — вдруг укусит. И потерялся… Это Женька думал, что потерялся — отец спрятался и наблюдал, что будет делать малыш в этом шумном людском многоцветии. Потом Женька сильно обиделся на отца, когда тот, смеясь до слез, рассказывал матери, как усатый толстый дядя-узбек водил Женьку по базару и кричал по-узбекски: «Чей мальчик? Кто потерял мальчика?» А Женька рыдал, думая, что его водят по базару, чтобы продать, как овощ, ведь вокруг точно так же кричали торговцы, предлагая свои товары.
Рассказывая теперь об этом Витьке, Женька и сам смеялся. А когда он рассказал, как огромный верблюд плюнул какому-то дядьке на шляпу и еще бежал за ним, широко разбрасывая длинные мохнатые ноги, и мужик тот чуть не описался со страха, Витька катался, хохоча, по полу. А вообще-то верблюды — спокойные животные, только очень обидчивые…
Каждый день друзья забегали к Юльке. Раньше они ждали, когда девочка сама пригласит их, теперь это само собой разумелось. Юлька даже сердилась, когда они, по ее выражению, «прогуливали». Кроме того, у нее находилась Женькина хлебная карточка.
Вчера, например, поздно вечером Женька и Витька возвращались домой после неудачной попытки «прорваться» на окопы. Их рыли совсем близко под Москвой. Погода была сносной, и друзья чуть свет отправились на Ленинградский вокзал. Не сидеть же целыми днями около электроплитки! — решили они. И вот теперь возвращались мокрые, грязные и злые… Только свернули в переулок, а Юлька навстречу. С хлебом для Женьки. Увидела ребят, остановилась, прищурилась.
— Женя, где это вы были? Как не стыдно! Я уж третий раз хлеб тебе приношу… Забирай свои карточки, сам ходи… Я тебе не домработница!
Ого! Ну прямо как взрослая тетка! Губы у Юльки дрожат от обиды. А Женька молчит. Что скажешь? Все верно.
— Ну чего ты? — забубнил Витька. — Что с ним случится? На окопы хотели прорваться…
— И не прорвались! — Теперь в Юлькином голосе слышался обычный ядовитый оттенок.
— Не пустили. Немец близко.
— Много бы вы там накопали!
Тут уже Женька не выдержал:
— Да уж накопали бы, — зло огрызнулся он.
— А ты вообще молчи, — сверкнула глазами Юлька. — Я вот матери твоей напишу…
— Я тебе напишу!
— И напишу! Забирай свой хлеб!.. Ненавижу тебя. Вот!
Неизвестно, чем бы закончился этот диалог, не появись на горизонте почтальонша тетя Зина. Ребята смолкли, с тревогой ожидая ее приближения. У каждого замирает теперь сердце…
— Ну, что испугались? — улыбнулась тетя Зина, протягивая Юльке голубенький треугольник. — Бери, бери. Тебе лично. От папки небось. Похоронки, дети мои, в конвертах… Конвертов бояться надо. Ну и должность у меня! До чего ж незавидная! — И она зашаркала вдоль переулка, прижимая к себе огромную черную сумку.