— Может, и лучше, — быстро согласилась тетя Дуся.
— Хорошо, что Витька едет. Я бы один не поехал.
— А куда бы ты делся?
— Нашел бы куда. От немцев уходил, а от нашего домоуправа ушел бы, не волнуйтесь…
Тетя Дуся не возражала. Знала, наверно, что Женька слов на ветер не бросает, особенно когда дело касается «убегания». Она копошилась над Женькиным рюкзачком, засовывая, вынимая и снова засовывая туда его вещи. «Чего этот рюкзачок только не видел! — думал Женька. — А ведь цел еще… И я цел. И Еремеев где-то воюет». — Женька не мог представить себе Еремеева убитым, бездыханно лежащим на земле, брошенным или похороненным… Другое дело, мать или отец. Тут у Женьки замирало сердце, и он старался ничего не представлять себе…
Неужели не было у Женьки желания или хотя бы тайной мечты вернуться из своего «отпуска» обратно — на фронт? Нет, у Женьки не было мысли сбежать из Москвы, из дома… Он слышал, что ребята «сбегали», но их ловили, возвращали, они снова сбегали, снова их ловили… Зачем сбегали? Какая от них польза? Что они смогут там? От Женьки была польза. В тылу у врага. Там он делал свое дело. А потом? Патроны сортировать?.. Наверно, потому, что Женька уже видел войну, узнал ее, романтические порывы не тревожили его душу. Единственно, где мог себя представить Женька, это, наверно, в партизанском отряде, в разведке, например, — это он умел, это бы он сдюжил. Но там таких, как он, своих, местных, знающих всю округу, и без него хватает. А на линии фронта?.. Даже богатое Женькино воображение не подсказывало ему подходящей роли…
Поэтому отъезд из Москвы, если бы не расставание с Юлькой, с тетей Дусей, был для Женьки событием, может, и не радостным, но, во всяком случае, обыкновенным. Ведь путешествовать Женька привык.
На Казанском вокзале было темно, как «у негра в желудке». Это отцовское выражение всегда смешило Женьку — он-то понимал, что в желудке у всех одинаково темно…
На стенке вагона № 9 кто-то наспех написал куском мела «Детский дом Красногвардейского района». Коротко и ясно.
И все-таки уезжать, наверно, легче, чем оставаться, думает Женька, глядя на заплаканное лицо тети Дуси, на Юльку в коротком пальтишке — ей-то и вовсе плохо: теперь девочка одна совсем осталась с больной бабушкой…
— Как доедете, напишите, — говорит тетя Дуся. — На станциях не выходите. Отстанете, кому вы тогда нужны?..
Женька и Витька молчат. Что ей ответишь? Они ежатся под холодным ветром. Витька чаще, чем обычно, шмыгает носом. Разговаривать не о чем, да и не хочется…
— Жень, — шепчет Юлька, — это тебе, — она вынула из кармашка и протягивает мальчику что-то крохотное на тонкой железной цепочке. — Талисман! Он тебя охранять должен… Давай я сама надену. Не бойся. Это просто медвежонок. Из кости сделан…
Женька сдергивает с головы шапку и наклоняет вихрастую голову.
— Я и не боюсь. С чего ты взяла?..
— Только его надо под рубашкой носить. Понял?
— Ага, — кивает Женька, засовывая медвежонка за ворот рубахи.
— Пиши, Жень, — шепчет Юлька.
— И ты. Обо всем…
— Обязательно. Только сразу адрес пришли.
Повернувшись к ним спиной, засунув руки в карманы, стоит Витька, горбясь под холодным ветром. Даже мать не пришла проводить его — не отпустили ее с телеграфа. Юлька почувствовала Витькино настроение.
— Вить! — Она сует кулачком ему в спину. — Теперь вам с Женькой свобода! — весело говорит девочка. — Никаких Юлек не будет, некому над вами командовать.
— Командирша нашлась! — Витька улыбается. — Да мы с Женькой просто поддавались. Вот! А командиры на нас еще найдутся, — добавляет Витька уже без улыбки.
Но Юлька все равно смеется. А смеяться ей не хочется. И Женька видит это. Какая она замечательная! Совсем как взрослая! Все понимает!
Тут закричали проводники: «Отправление! Отправление! По вагонам!» На перроне все задвигалось, закопошилось, и теперь стало заметно, что народу вокруг много — детей и взрослых… Заплакали женщины, запричитали… А тетя Дуся все говорит, говорит и машет пальцем перед Женькиным носом…
Лязгнули буфера. И тут Юлька схватила вдруг Женьку за воротник, неумело обняла и, ткнувшись лицом ему в щеку, поцеловала. А губы были у нее почему-то совсем мокрые. Хорошо, что кругом такая темень!
А Женька не успел… и не поцеловал…
Уже остались позади десять суток дороги. Дорогу всегда измеряют сутками, а не днями, даже не километрами. Почему так, Женька не знал.
Сколько из этих десяти суток были в пути, трудно сказать. Больше стояли, пропуская в обе стороны бесконечные эшелоны. На запад громыхали тяжелые составы — опечатанные вагоны, покрытые брезентом платформы… Танки везли все больше ночами, прямо на платформах и без брезента.