— Смотри, какой ухватистый! Много вас таких!..
Командир хмыкнул, поправил ушанку и, ничего не сказав, побежал к вагонам. Женька за ним. Лейтенант с маху запрыгнул в теплушку, и стенка сразу поползла по желобу, а Женька с разбега налетел на часового.
— Куда тебя несет?
— Да мне… Я с лейтенантом…
— Э, милок, обманывать нехорошо… Назад! — И часовой взгромоздился на тормозную площадку вагона.
Эшелон пошел. Одна за другой задвигались стенки теплушек. А Женька бежит рядом с составом, но ухватиться не за что. Вот уже и хвостовой вагон. На его тормозной площадке часовой в длинном тулупе с винтовкой. Последний вагон! Последняя возможность! Женька хватается за поручень.
— Назад! Назад!
Но Женька все же достает второй рукой до другого поручня, и ноги его повисают в воздухе.
— Назад! Стрелять буду!
— Стреляй! — остервенело кричит Женька, громоздясь на площадку. Не в силах перевести дыхание, он сидит на полу, коченея от встречного ветра.
— Иди сюда, чертов пес! — кричит часовой, распахивая широкую полу тулупа. Женька прижимается к его ногам и уже ничего не видит и не слышит, только чувствует запах овчины да стук собственного сердца…
Эх, Женька, Женька! Знать бы тебе наперед, что Витька появится на железнодорожных путях всего через полчаса, когда уже след твой, как говорится, простынет, в полном смысле этого слова. Знать бы! Но Женька, наверно, не очень-то знал своего друга. Привыкнув повелевать, считаясь еще с первого класса признанным заводилой, он командовал уже по инерции, не представляя себя в другом качестве… Может быть, он пожалеет об этом?
А Витька все-таки спрыгнул. Он не смог вынести одиночества и обиды. Подвернув ногу, потеряв шапку, изодрав пальтишко, он ковылял по шпалам в сторону станционных огней и улыбался, предчувствуя встречу с закадычным другом…
22
Кто поверит, что Женька Берестов, укрытый тулупом сердобольного часового, доедет до самого фронта, где встретят его с распростертыми объятиями? Никто! И правильно. Потому что было бы это чистейшей неправдой. А правда куда как серьезней и тяжелее, чем можно было бы ее себе представить…
Поздняя осень и начало зимы сорок первого года были временем нечеловеческих испытаний, неимоверных усилий всей страны. Это было время единения духа, мысли и силы миллионов людей. И каким бы оно ни было трудным, страшным, трагическим — оно было прекрасным!
Женька Берестов — малая песчинка в этом необозримом людском потоке, одним только своим существованием на земле уже был причислен к этому времени, а значит, и к истории своего народа, и к его великой Победе… Но что он мог тогда? Что он сможет еще? Никто бы и не решился предсказать такое, видя этого голодного, оборванного, грязного до невозможности мальчишку, похожего на скелетик, обернутый в рваный, замасленный ватник. И кто бы мог догадаться, что перед взором этого мальчишки путеводным маяком стоял другой — в новом армейском ватнике, в ушанке со звездой, с медалью «За отвагу» на груди.
Да уж, не оценил Женька возможностей «сортировщика патронов». Кешка-разведчик! Никуда не денешься — факт! Женька не мог, а скорей всего не хотел с этим смириться.
Путешествие под тулупом часового продолжалось всего полночи — до той минуты, когда паровоз встал под набор воды на небольшой пустынной станции в 1912 км от Москвы.
От Москвы? Разве Женька возвращался в Москву? Да нет же! Он понимал абсолютную невозможность такого возвращения. Это означало бы для всех не что иное, как трусость, малодушие, бегство от детдомовской жизни, от Витьки… Но хочешь не хочешь, а дорога была одна, и лежала она в ту самую сторону.
Женька еще не знал, да и предвидеть не мог, что путь длиною в 1912 километров обернется почти двумя месяцами бесконечной дороги. Перебираясь с километра на километр, скитаясь от станции к станции, с разъезда на разъезд, Женька с ужасом наконец понял, что его двухмесячный переход по тылам врага к фронту был куда более легким и, как ни странно, более безопасным… Не удивительно ли? А если сравнить, что получится? Тогда шел к фронту — сейчас идет к фронту, но тогда было лето, а сейчас зима, и шли они втроем, а сейчас он идет один. Тогда шли полуголодные, сейчас — и вовсе куска хлеба взять негде. Тогда обходили они немецкие гарнизоны, сейчас Женька обходит милицейские посты… Стоп! В этом, кстати, и была главная трудность! Немец мог убить, но ему, в сущности, был безразличен оборвыш, шлепающий босиком вблизи его колонн и кухонь. А милиционеру небезразличен мальчишка, слоняющийся но станции, или на путях, или у подножек железнодорожных вагонов. Он остановит его, отведет в отделение, может накормить даже, но… первым же составом, идущим на восток, отправит как «отставшего от эшелона», да еще пожмет руку на прощание… А это значит: снова путь на восток, а потом снова на запад. И выходит, что время идет, а Женька стоит на месте. Вот такие дела! Поэтому главная забота теперь — уберечься от железнодорожной милиции.