— Ну, Жора, что-то долго ты собираешься, друг любезный! — встречает его Прохор.
— Ноги не колеса, колеса не лыжи, лыжи не крылья, — скороговоркой отвечает тот, снимая с себя полушубок и потирая длинные красные пальцы. Зюба никогда не опаздывает, но задержаться имеет право, — тут он увидел Женьку. — Ага! Понимаю, это мой новый клиент. — Он подходит к Женьке и, заложив руки за спину, осматривает его странно торчащие волосы. — Могу вам точно сказать, молодой человек, что лондонского денди из вас не получится… Но сделаем все возможное. Прошу внимания и молчания. Работа высшей сложности… Такой волос! Такой волос безвозмездно надо отдавать девушкам. Был бы хороший подарочек! Парадокс! Люди берегут волос, а этот джентльмен хочет бросить его на пол, как ломаный грош…
С разговором Жора готовит инструмент… И вот уже быстрые умелые руки парикмахера, манипулируя расческой и беспрестанно клацающими ножницами, творят чудеса. Женька не видит себя в зеркале — это же не городская парикмахерская! — но по выражению лиц Прохора и Захара понимает, что Жора — мастер своего дела. А тот говорит и говорит, рассказывает разные смешные истории.
— У нас в Одессе… Это было еще в те далекие времена, когда Жора Зюба был чуть старше этого клиента и числился в учениках у знаменитого Левы Городницкого… О! Лева был парикмахер! К нему из Парижа приезжали за прическами, шоб мне не жить! И вот в один прекрасный день кто-то сболтнул, что в Одессу румыны, кажется, привезли сыпной тиф. Гражданская война! Ну, скажу я вам, была же у нас работа! Все брили себя наголо! Клиент хочет наголо, а то, что хочет клиент — закон! Пол-Одессы ходила лысой, как мое колено. Все говорили спасибо. За что? Надо было плакать, а они говорили спасибо…
Жора сообщал все это серьезным тоном, а Прохор и Захар смеялись. И Женька тоже смеялся. Жора даже рассердился:
— Молодой человек, я убедительно прошу вас не дрожать табуретку. Вам смех, а у меня работа…
И вот наконец остриженный почти под ноль, голый, костлявый и краснокожий в результате недавнего мытья, сидит Женька на лавке, стыдливо сдвинув острые коленки…
Жора удалился, рассказав на прощанье анекдот. Женька анекдота не понял, а Прохор и Захар хохотали до слез.
Прохор сказал Женьке:
— Сейчас мы тебя, браток, принарядим, пузень-то прикроем. Уж что добыли, не взыщи. Твое-то в печке сожгли, куда ж его еще? Эй, Захарушка! — кричит Прохор. — Неси-ка нам одежонку! Да, чуть не позабыл… — Прохор лезет в карман, достает костяного медвежонка на цепочке. — Ha-ко вот твою безделушку. Интересная хреновина. На шее носят… А не крест.
— Талисман, — серьезно отвечает Женька. — Вещь такая… На память.
— А… понятное дело.
И тут распахивается дверь. На пороге — молодой боец в шинели, в сапогах и шапке набекрень. Кричит с порога:
— Эй, банщики-обманщики, здорово! Как делишки, дядя Прохор? Не забудь, завтра прибудем! — И тут… Что за чертовщина! В глубине бани на лавке он видит нечто странно-голое красноватого цвета… — Ой! Что это, ребята? Где вы такую здоровущую морковку выкопали? — И боец хохочет, приседая, бьет себя по коленкам.
— Затвори дверь, балабол! — в сердцах кричит Прохор. — Дите застудишь!
Боец скрывается за дверью, а Женька не может, конечно, предположить, какие последствия будет иметь для него этот мимолетный визит.
А одежонка что надо! И где ее Захар раздобыл? Может, и не совсем впору, зато чистая и целая…
Потом они ели разогретые на огне консервы с хлебом и пили сладкий чай.
— А чего так тихо? — со знанием дела осведомился Женька.
— В обороне стоим, — поясняет Прохор. — Дали мы фашисту прикурить! Гнали его, как паршивого пса, километров сто без передыху. Теперь вот затишье. Наши командиры что-то кумекают. Ну и немец, само собой, без дела не сидит, соображает…
— А разведчики где? — уже напролом идет Женька.
— Разведчики? — Прохор удивленно поднимает кустистые брови. — А у них затишья не бывает. Им только в затишье работу свою и работать.
— А где они?
— Бог их знает. А тебе что?.. Не к ним ли намылился? Э, друг милый, ты эти дела из башки-то выкинь. Подкормим тебя, окрепнешь чуток и будь здоров, а иначе нельзя… Ты должен понимать — фронт.
— Когда окрепну, мне и оружие дадут, — как о само собой разумеющемся говорит Женька. И поясняет: — Раз уж я прибыл. Дадут…
Прохор вздохнул, взглянул на Женьку и сказал беззлобно:
— Если по сути вопроса, дал бы я тебе хорошего ремня.
— А я бы согласился! — задорно парирует Женька. — Пусть бы сначала ремня, только уж потом оружие.