Ночевали в землянке рядом с баней. Землянка была маленькая, квадратная, с печкой посередине.
Одетый в большую нательную рубаху, укрытый двумя шинелями, Женька заснул моментально, словно провалился в узкую глухую яму, и ничего ему не снилось, и ни от чего он не вздрагивал и не вскакивал… Это был долгий и добрый сон, похожий на далекий довоенный — после томительно жаркой ванны и вкусного ужина.
Еще затемно банщики поднялись. А как же? Баня! Ее надо загодя протопить, приготовить к приему бойцов. Ведь они ждут этой бани, как праздника. Кому не охота помыться, погреться, переодеться в чистое нательное? На дворе-то зима.
А Женька все дрых, будто добирал в тепле за все свои бессонные, беспокойные дорожные ночи. Уже давно было утро, уже помылась первая смена, уже снова банщики кочегарили, готовясь принять вторую, когда Женька наконец пробудился и, не открывая глаз, улыбался про себя, вспоминая все вчерашнее…
Лежа лицом к стене, Женька не видел, кто из банщиков собирал на маленьком дощатом столе еду, стуча мисками, шуруя в котелке ложкой. И только успел подумать: хорошие эти дядьки, Прохор с Захаром, как услышал голос последнего:
— Ну и чего теперь-то?
— Да обыкновенно… — отвечал Прохор. — Пусть подкормится. Кожа да кости. Росточком невелик, сойдет за дите, если, известное дело, не будет настырничать. У него на уме, вишь как, — к разведчикам. Оружье ему дай… Куда это годится? За такие мнения ему быстро лыжи направят. И в тыл. Не прошлый год…
— И как же теперь, Прохорыч?
— Да уж не знаю как. Ему-то не скажешь. Он вона какой гоношистый. Держал бы себя дитем да и грелся бы и сыт был, а там уж как бог положит… — Прохор помолчал, сворачивая, наверно, самокрутку — бумага шуршала в пальцах банщика — и добавил: — Парнишка уж больно хороший. Свойский паренек…
У Женьки замерло сердце: вот оно что! Стало быть, все наоборот. Все не так, как он думал, как рисовало ему мальчишеское воображение… Оказывается, не старше надо казаться, не разведкой своей хвалиться, а просто «дитем себя держать». Ого! Как же так? А медаль? А заслуги его, Женькины? Медалью хоть и не похвалишься, а ведь все равно, было же. Было! Может, чего Женька не додумал? Он всегда помнил слова отца: не сюсюкай, будь взрослее. Это когда Женька нудил, просил чего-нибудь у родителей, прикидывался «непонимайкой»… Теперь все становилось с ног на голову. А ведь банщики — бывалые люди, им нельзя не верить. Значит, надо «постараться», как говорил Еремеев. «Это не прошлый год», — сказал Прохор. Выходит, что можно было в прошлом, в этом уже — фигушки… Что же именно?
Но так далеко Женькины мысли не распространялись. И он решил: надо действовать по-еремеевски, «согласно обстановке». Это было, наверно, самое правильное решение.
Поглощенный своими невеселыми мыслями, Женька уже не прислушивался к разговору банщиков, а тут вдруг прорезался голос Захара:
— Ну а вдруг спросят, чего тогда?
— А чего? — невозмутимо ответил Прохор. — Вона сел сколько побитых да порушенных, хоть Быковку возьми… Что уж, парнишка не мог до войска приблизиться, поесть да поспать в тепле?.. День пробыл и айда восвояси. Где тут грех? В обороне небось стоим…
— Во! Так и будем докладать!
— А ты как думал! Ладно, буди-ка дите. Пора!
3
Женька двигался неуклюже, переваливаясь с ноги на ногу. Все бы хорошо, да валенки велики, хоть руками держи, чтоб ноги сами из них не выскочили. А крепкий мороз чувствительно щипал щеки.
После завтрака Прохор вывел Женьку из землянки. Они шли березняком. Березняк мелкий, да еще кое-где побитый осколками снарядов, был похож на торчащие из-под снега голые палки-вешки, что ставят на пахоте…
— Определимся мы с тобой в одном распрекрасном месте, — заговорщически произнес Прохор.
— Где это? — подозрительно щурится Женька.
— Увидишь. Только тихо. Командир узнает — беда.
— Почему беда? Я в кино сам видел. Есть на фронте ребята…
— Так то в кино…
— В кинохронике! — Женька не понимает, чего тут спорить? — Кинохроника, как… как… газета, как самый натуральный документ! — Но Прохор пропускает мимо ушей Женькины доводы.
— Ты, друг милый, слушай то, что тебе говорят.
Конечно, Женька понимает: дареному коню в зубы не смотрят, — хорошо уж и то, что сыт, мыт, одет, что здесь он, на самом фронте… А там видно будет. Поспешишь — людей насмешишь…
Теперь березняк вроде как ожил — показались землянки. Около них — люди. Их немного, и все они чем-то заняты.
— Связисты, — коротко пояснил Прохор. — Шутники. Как тебя Коля Якименко окрестил? Морковкой? И с чего бы это? Колька — первый насмешник. Щас появится где-нибудь…