Нет, Женька, конечно, не уйдет от Саши — это было бы предательством, — но капитан Калашников не выходит у Женьки из головы. Каков он, этот «учитель», как выглядит, похож ли на щуплого Еремеева или, наоборот, на огромного Сашу?
Тут Женька подумал об отце.
Почему Женька боялся написать ему, хотя номер отцовской полевой почты был у него в рюкзачке? Вот боится и все, только сам себе признаться не хочет. А если бы признался? Да потому, что страшно получить ответ: «На ваш запрос… пал смертью храбрых…» Вот и все. А так — жив отец и строит где-то свои мосты и укрепления, и ни одна пуля его не берет… Так думать — легче жить.
Иногда Женька, чего греха таить, забывает о матери. Но стоит ему дрогнуть под огнем или ослабнуть в дороге — маленькая, хрупкая, в гимнастерке, перетянутой ремнем, глядит она на него большими светлыми глазами… Нет, Женька еще не отомстил за маму…
Ночью батареи молчали. Когда Саша и Женька выпрастали головы из-под брезента, дивизионы уже вытягивались в колонны. Урчали машины, фыркали лошади, впряженные в орудийные повозки.
— Порядок, — констатировал Саша, — идем вперед. Ну, пехота — царица полей, дай ей бог здоровья!
Они лежали в кузове, накрывшись брезентом. Машина двигалась медленно, с натугой, кренясь то на один, то на другой бок. Саша расстегнул полушубок, и Женька, уткнувшись лицом в его гимнастерку, был, наверно, похож на котенка, притулившегося у человеческого тепла.
— Саш, — вдруг вспомнил Женька, — Еремеева-то не нашли мы.
— Кто сказал, что не нашли? — загадочно улыбнулся Зайцев.
— Чего же ты молчал?!
— Я же не голубей гонял… А тебе привет, — Саша улыбнулся, — знаешь, что он сказал? Если у Женьки не так сложится, ну, сам понимаешь, я, говорит, его к себе возьму, вместе жить. А я говорю, так мы с ним и после войны расставаться не собираемся. А он, знаешь, что сказал? Я, говорит, вас обоих к себе заберу. — Саша помолчал и вдруг добавил: — Мировой мужик!
А Женьке почему-то грустно стало от этих слов. Нет, не потому, что его заранее считают сиротой, не потому. Война есть война, и никому ничего на этой войне не заказано… А просто вспомнил Женька Москву, Маросейку, большущий оранжевый абажур над столом, школьный тополь, тетю Дусю, Юльку, Витьку, пионервожатую Ольгу… Когда говорят: «вспомнил свой дом», такое, наверное, и вспоминается…
Женька нащупал на груди Юлькиного медвежонка, закрыл глаза, засопел и тут же задремал…
Он проснулся от голоса командира взвода.
— Зайцев, кончай ночевать! Или будете до обеда лапу сосать? Кормежка на ходу!..
— Ну что, Жень, есть будем или как? — уныло спросил Саша.
Женька почувствовал, что Саше подниматься неохота, да и ему тоже, хотя горяченького он бы похлебал…
— Ты лежи, я сбегаю на кухню, — скорее для порядка предложил Женька, не двигаясь с места.
Саша подумал и сказал:
— Голод не тетка. В пузе как в пустом горшке, — и поднялся.
Вопрос был решен.
После еды спать сразу расхотелось. Ехали быстро. И понятно — полк не может маячить на дорогах средь бела дня. Из разговора Саши со взводным Женька понял, что передовые части уже остановились и полк следует на свои новые позиции. Двигаться стали медленнее, и уже теперь их обгоняли другие подразделения, что должны находиться ближе к переднему краю, — саперы, связисты…
Женька, сидевший на машине, не сразу признал идущих в колонне людей.
Кто-то крикнул: «Морковка! Морковка!»
Да это Коля Якименко!
— Смотри, Саш! — заорал Женька. — Это же наши связисты!
Женька спрыгнул с грузовика и, как бросаются в воду, бросился навстречу идущему строю, сразу же попав в объятия Феди Рябина. Строй продолжал двигаться, а Женька, словно колобок, катился от одного связиста к другому. А как обрадовался Коля! Он мял Женьку, совал ему что-то в карман… Кто-то пробасил:
— Ну как ты, сынок?
Женька посмотрел вверх. Волков? Вот уж не ожидал!
— Я хорошо… — Женька не знал, что еще сказать ему.
А Волков положил ему руку на шапку, поправил ее, сбившуюся от тисканий и объятий, сказал:
— Ну и ладушки. Дай тебе бог…
Тут Женька увидел Урынбаева. Он молча шел сбоку строя и улыбался своей тонкой загадочной улыбкой…
Женька сразу стал серьезным. А как же? Пора уже понимать, кто ты есть сам, и кто есть люди вокруг тебя, и чего они стоят. Он не подбежал, а подошел к Урынбаеву и зашагал с ним рядом. Тот протянул ему руку. А Женька, стараясь вложить в обыкновенные слова необыкновенный смысл, сказал: