Генералов церемонно подает руку Женьке.
— Ну, Евгений, тебя не узнать! Задаю злободневный вопрос…
Но тут Лена метнулась к повару и прикладывает свою маленькую ладошку ко рту Генералова.
— Дядя Боря! Вы же…
— Не буду, не буду… — не обижается Генералов и объясняет Женьке: — Я им обещал сегодня вопросов не задавать. В честь Восьмого марта!
Женька рассмеялся: наверно, повар всех уже «допек» своими вопросами. А Катя говорит:
— Женечка, подойди, мальчик, дай на тебя посмотреть! — Она косится в сторону Женьки, а парикмахер движением пальцев возвращает Катину голову в прежнее положение.
— Пусть месье Морковка обратит внимание, — беспрестанно щелкая ножницами, говорит Жора, — как мы получаем лучшую женскую прическу в дивизии! А может быть, во всей армии?.. — Он сдергивает с Катиных плеч широкое полотенце. — Готово!
Действительно! Какая эта Катя красивая! — восхищается Женька. — Почти как Юлька!..
А Жора, подняв руку, торжественно изрекает:
— Все мужчины у ваших ног, Катенька! Не жить мне на этом свете, если брешу!
А где же эти мужчины? — только и успел подумать Женька, как распахнулась дверь, и в комнату вкатился дядя Прохор. Он еще и рта не раскрыл, а Женька кричит:
— Дядя Прохор!
Банщик замер.
— Морковочка! И ты здесь? Это радость, это радость… — снимая шинель, повторяет он. — А ребята наши следом идут. Это радость, это радость… Захарыч сто раз уже спрашивал… — Видно, что банщик действительно растроган нежданной встречей.
У Женьки к Прохору особое отношение. Он бы не определил, в чем оно: может, это благодарность за природное доброжелательство простого человека к людям?.. Наверно, так оно и есть.
А за спиной у Женьки — шум, стук, голоса. Кто это? Ну кто же, конечно, Коля Якименко, Волков, Федя Рябин — это они! Но взгляд Женьки останавливается на Урынбаеве. Вот и он! Первый политрук в маленькой Женькиной жизни. Казах делает безразличный вид, но что-то загорается в его раскосых глазах.
— Как вам живется, дорогой товарищ?
— Хорошо. Мне хорошо, товарищ политрук! — с жаром отвечает Женька.
— Тогда на дороге я должен был вам сказать, но не пришлось. Вы смелый и честный человек.
Женька удивленно смотрит на Урынбаева и задает детский вопрос:
— Почему это?
Политрук улыбается своей тонкой улыбкой.
— Потому что шила в мешке не утаишь. Армия — это большая семья. Разная, всякая, но большая. Все я про вас знаю. И про старшего лейтенанта. И про вашу медаль…
Женька растроган, даже в носу защекотало. И от этого, наверно, выпаливает громко:
— А вы, товарищ политрук, говорили, что война не детское дело!..
— Я и сейчас говорю. Это мое убеждение, мое правило. Но бывают у правил исключения. Вероятно, вы — исключение, дорогой товарищ.
Женьке, конечно, приятно, что он — исключение. И хотя мальчишка скромно опускает глаза, Урынбаев смотрит на Женьку и хитро улыбается.
Связисты поочередно тискают Женьку, но вопросов не задают: и так видно, что они рады ему. А Генералов суетится, машет руками, старается всех сразу перекричать:
— Все готово! Прошу к столу! Прошу к столу!
Пока рассаживались, повар сообщил:
— Коронное блюдо сегодня — котлеты де-ва-ляй! Вместо курицы картошка специального приготовления. С корочкой!
Все засмеялись, захлопали в ладоши, а Генералов верен себе:
— Задаю всем вопрос…
— Дядя Боря! — смеясь, кричит Лена. — Мы же договорились!
— Все! Молчу. Живите сто лет, дорогие девчата!
И снова все зааплодировали.
Ели по-армейски, молча и быстро. Привычка. Что выше привычки? Еще не успел закипеть большой пузатый чайник, а стол был пуст.
— Генералу! Ура! — закричал Коля Якименко.
Связисты оттаскивают стол к стенке, а Катя уже крутит ручку патефона, все время почему-то поглядывая в окно.
Что-то очень знакомое коснулось Женькиного слуха. Далекое, довоенное… Музыка! Такой музыки он не слышал целых сто лет, последний раз — в Москве, по радио… Что это? Песня? И перед глазами появляются вдруг открытые окна, выходящие в знакомый московский дворик, парочки в палисаднике… Конечно, это оттуда! А мужской голос поет: