Командир дивизии, узнав о происшедшем на разъезде Лобаново, назвал обоих — и большого, и маленького — героями. Но все равно здорово разозлился на Ратова. Майор оказался прав: все шишки достались ему.
— Два месяца ребенок находился в дивизии! — кричал генерал. — Как это называется? Что вы себе позволяете, майор? Всех вас я представил к наградам, но я всех вас и накажу. Даю слово!
И генерал сдержал слово, но только наполовину: майор Ратов стал подполковником, Мещеряков — старшим батальонным комиссаром, Еремеев — капитаном, Маслов — майором… А вторую половину своего обещания генералу помешала выполнить статья в газете, потому что генерал Богданюк был человеком суровым, но справедливым.
Конечно, Женька не мог знать всего, что происходило в дивизии, но отголоском явился некий переполох в санбате. Женьку по два раза на день водили в комнату, которая называется «бельевая», и там вертели, крутили, снимая мерки, начиная с ног и кончая макушкой. Женька, затаившись, молчал, понимая, что ему шьют «одежку», как выразилась тетя Клава. А больше всех суетилась, не скрывая своей радости, Наденька. Она все ездила куда-то на медсанбатовском «газике», привозила и отвозила какие-то вещи… Женька ждал. Он делал безразличный вид, но с каким же нетерпением ходил взад и вперед по коридору, поглядывая в окна, постоянно ожидая того заветного, того долгожданного часа…
Одевание состоялось только в день выписки. В окна ярко светило апрельское солнце, снег сошел, и хотя земля была еще мокра и черна, вся природа вступала в долгожданную весеннюю пору. И Женька вступал в новую пору своей жизни. Ведь корреспондент сказал: готовься. И он готовился.
Но что могло сравниться с радостью, которую испытывает двенадцатилетний мальчишка, стоя перед зеркалом в своем «собственном» армейском обмундировании — от пилотки до сапог. Даже ремень Женьке выдали не брезентовый, а скроили из кожаного, командирского… А шинель! А петлицы!..
Ну что говорить о Женьке, если даже Наденька была счастлива.
18
За Женькой приехал сам Ратов. Женька сразу увидел, что тот повышен в звании, да постеснялся выразить свои поздравления. А Ратов, оглядев Женьку с ног до головы, заключил:
— Солидно, — и добавил тихо: — Где ушанка? Ушанку не бросай, холодновато вечерами… Учти.
Было очень смешно, когда шариком прикатился провожать Женьку военврач Лось и сказал:
— Я желал бы никогда больше с вами не встречаться, молодой человек.
— Да уж, пожалуйста, к нам — ни ногой! — добавила старшая сестра Инна Яковлевна.
Не обошлось и без тети Клавы.
— Мы тебя, Женечка, знать не знаем и видеть больше не хотим, — и вся она заколыхалась от смеха.
А Наденька стояла в стороне, смущалась, прикладывала ладошку ко рту и ничего не говорила, но Женька никого, кроме Наденьки, и не видел…
В машине Ратов сказал:
— Вовремя тебя выпихнули. Вот-вот пойдем дальше. А я не знаю, что с тобой делать… Запишу в мещеряковскую команду. Он тебе скучать не даст. Это точно!
Но после гибели Саши Зайцева смысл пребывания Женьки в артполку, казалось, отпадал сам собой, и надежда попасть в роту к Калашникову теперь не покидала маленького воина.
— Ты сейчас обвыкнись в своей новой работе, а то, что задумал, придет само собой. Вот увидишь. Ты уж мне поверь, — говорил Мещеряков, ободряюще хлопая ладонью по Женькиной коленке. — Я тебе моргну тогда. — Он, улыбаясь, глядел на Женьку так, словно что-то не договаривал или не мог сказать. Женька почувствовал это и не стал «канючить».
А через два дня после этого разговора дивизия снова пошла вперед и в составе своего корпуса продвинулась было — как сказано в сводке Совинформбюро — на сорок-шестьдесят километров, — но потом остановилась, ведя тяжелые оборонительные бои: немцы посуху двинули вперед свои танковые армии и свежие, снятые с полей Европы, пехотные дивизии. Сейчас уже было не до Женькиных дел, а тот, «временно отстраненный от боевой работы по состоянию здоровья», находился в распоряжении Мещерякова. Командир полка слов на ветер не бросал.
Однако всякое дело есть дело, а на войне вдвойне. Листовки, плакаты, сводки… — все, что можно было прочесть или просто увидеть глазами, лежало теперь в Женькиной сумке. В дивизионах, на батареях, в орудийных расчетах — где бы ни появлялся Женька, артиллеристы встречали его не только радушно, но и с уважением. Да разве только артиллеристы? Вся дивизия читала, конечно, ту статью, и мальчик в глазах бойцов стал чем-то вроде дивизионной достопримечательности. С ним обращались, как с равным, и это само собой прибавляло Женьке серьезности.