— Товарищ Калашников, возьмете воспитанника? — спросил Богданюк.
Калашников одернул гимнастерку, сказал твердо:
— Товарищ генерал, таким ребятам в школу надо ходить… — Он даже не взглянул на Женьку.
— Не хочет тебя Калашников брать. Ты понял это?
Несколько секунд длилось неловкое молчание. Женька оробел, но все еще стоял перед генералом, держа в руке книжечку с орденом, и вдруг решился, решился, как тогда, когда увидел на железнодорожных путях немецкие танки…
— Я сам читал! Товарищ генерал! Вот, написано… — Из кармана гимнастерки Женька поспешно достал аккуратно сложенную газетную вырезку и протянул генералу. — А что мы-то, хуже, что ли?
Генерал качнул головой и стал читать вслух:
«…Воспитанник Леня Разуваев не раз приносил ценные сведения. Находясь иногда по нескольку дней в немецком тылу…» — Он замолчал, пробегая глазами строчки, и вдруг проговорил тихо:
— Так ведь он погиб…
— Ну и что! — воскликнул Женька, и глаза его заблестели.
Командир дивизии хмуро взглянул на мальчика и молча вернул ему газетный листочек. Женька продолжал стоять у стола…
— Еще раз поздравляю, — негромко сказал генерал, — желаю успехов. Подожди пока. На крылечке, — тихо добавил он и вдруг подмигнул Женьке.
Сам генерал! Подмигнул!
Женька на крыльцо не вышел. Надо было сперва «прорубить» дырочку в гимнастерке.
В просторном классе, что в конце длинного коридора у лестницы, стоял струганый стол, табуретки. Пахло трофейным кофе, одеколоном и клеем…
Тут как из-под земли появилась девушка-сержант, подошла к Женьке и, сказав с улыбкой: «Давай помогу», протянула руку к вороту его гимнастерки.
Женька не сопротивлялся. Пальцы сержанта были теплые, ловкие, и пахло от них туалетным мылом… Она проколола коротеньким шильцем дырочку над карманом, потом обмазала ее края клеем — «Чтоб не махрилось, понял?» — и сама привинтила орден. Отошла на шаг, склонила набок голову. «Порядок. Ровненько. Носи на здоровье!» — засмеялась и убежала.
А Женька почувствовал грудью толстенький нарезной шпенек.
Награждение закончилось. Уже все разъехались, а Калашников от генерала пока не выходил. Однако Женька уже не сомневался, что командир дивизии «уговорит» капитана. Раз уж подмигнул!
Когда Калашников вышел в коридор, он увидел Женьку, стоящего лицом к окну. Темный силуэт мальчика выглядел еще меньше и худее, а кудрявая голова казалась слишком большой для тоненькой детской фигурки. «Ну что я буду с ним делать?» — миролюбиво подумал командир, а вслух сказал:
— За мной, боец, пойдем посмотрим, как здесь люди живут…
Сообразив, конечно, чем кончился о нем разговор у генерала, гордый и радостный, Женька шагал за спиной капитана, а тот шел молча, наклонив голову, заложив за спину длинные руки.
— Подожди-ка меня здесь, — не оборачиваясь, сказал Калашников и, свернув с дороги, широко зашагал по узенькой тропке.
Женька знал, куда ведет эта дорога. Ему стало грустно: где-то совсем рядом была Надя. Красивая, тихая, — добрая Надя. Разве позабудет мальчишка, как поцеловала она его и какие у нее прохладные мягкие губы? Хорошая эта Надя, почти как Юлька, только она уже взрослая… Все равно Женькино сердце сладко заныло, и ноги сами понесли его от дороги… Вдруг Женька остановился. Нет, он не пойдет — Надя подумает, что похвалиться пришел… Да и Калашников приказал: «Подожди здесь». Когда же теперь Женька увидит Надю? Ему бы только взглянуть на нее…
Калашников вскоре вернулся, махнул Женьке длинной рукой, и они пошли теперь лесочком, вернее обок его… Поселковые постройки остались позади. Пахло после дождя свежестью молодой травы, сырой весенней землей, а над головой пушились оливковым цветом нежные почки тополей…
А как там в Москве живет старый школьный тополь? Ведь уже год минул с тех пор… Год! Что это в человеческой жизни, мало или много? В общем, это дорога в триста шестьдесят пять дней, но дорога, которую перегородила война. А год войны — это огромный срок…
Женьке неловко все время молчать, словно ведут его, как бычка на веревочке, а Калашников шагает себе впереди, грызет веточку… Идти тут недалеко, Женька теперь уже прознал, где располагались разведчики…
— Товарищ капитан, разрешите обратиться! — вдруг нарушает молчание Женька. — А какое оружие воспитаннику положено?
Спросил и сам своего вопроса испугался.
Калашников не обернулся.
— Оружие? — Он будто удивился чему-то, даже плечом повел. — Да зачем оно тебе?