— У меня, — перебиваю грубо, — все в порядке с историей мира. Я знаю, что кроп-фактор был впервые выявлен шесть с половиной сотен лет назад. Как врач, я подробно изучала нашу версию дальнейшего. Сплошной пафос, природная дикость против героизма людей.
— Н-нашу версию? — Ларкс запнулся.
— Никогда, ни у какого события, тем более планетарно огромного, не бывает одной версии, правильной для всех. Уже поздно, Ларкс. Я прощаюсь… насовсем. Для меня очевидно, что разговор не сложился. Я приняла решение, однозначное: нашему браку не бывать. Советую не вынуждать меня произносить вслух при свидетелях причину отказа. Ведь, — я нагнулась и шепнула в его ухо: — я сказала бы, что ты генетически гораздо ниже уровня «бета». Поосторожнее с темой мутантов. О себе говоришь, ага?
Киваю. Отодвигаюсь… На запястье защелкивается капкан пальцев.
— Сдурела? Ш-швайн-зо… заткнись, сучка, — Ларкс побурел от прилива крови, голос зазвучал хрипло, отчетливо зло. — Аллес! Всё решено, я-аа? Что ты возомнила? Да стал бы я тратить…
Он смолк и посмотрел на меня прямо, впервые за вечер. Глаза бешеные. Зрачки отчетливо, ритмично пульсируют. Радужка едва заметно меняет оттенки, их я ловлю в поверхностном отблеске: от обычного карего тон вдруг вспыхивает до рыже-золотистого, остывает в пепельно-серый. Что за симптом? Не видела прежде. Не помню по книгам. Хм… И вот что важно: так не смотрят в глаза людям, если надо прятать проявление мутации!
— Глупости. Ничего не решено, — сдираю его пальцы с запястья. Там остались синяки. — Я врач, пусть и начинающий. Как врач, я хочу иметь здоровых детей.
— Слушай. Меня слушай, да! Моя семья даст тебе положение, — он цепляется за руку, лезет обниматься, рывком вздергивает мой подбородок и смотрит в глаза, пристально и холодно. Говорит раздельно, медленно: — Верь… Всё будет… всё, что желаешь. Мы нужны друг другу. Мы подходим друг другу! Я дам тебе то…
Противно до тошноты. И — страшно. По спине дерет мороз, нос забит лавандовой вонью. Словно я прямо теперь перетряхиваю шубы. Словно задыхаюсь в тесном хранилище сезонной одежды, где всегда пыльно.
— Уймись, Ларкс. — Язык едва ворочается. Но, пока говорю, мне делается легче. Контролирую пульс. Проверяю всё прочее, что мне посильно, в том числе температуру тела и потоотделение. — Пуш не твой город. Я не твоя вещь. Как ты сказал? Сучка… я слышала. А сам? Думаешь, я не знаю, чем сопровождаются критические генные отклонения? Зачем теряешь время? Сразу бы прислал кузена. Я так понимаю, он и есть «альфа», и в семейном секретном плане. Он — генный папа твоих нарождённых здоровых детишек, да?
Вдох. Выдох. Все, я пришла в себя и наконец уже молчу, как умная… Даже запоздало прикусила язык. Стыдно… страшно. Как это я допустила срыв? Не следует говорить подобные слова недоумкам с испорченной психикой. Ларкс целиком — самолюбие. Уроды как он умеют возвращать обиду только болью. Зря я сорвалась. Зря…
Отворачиваюсь, ругаю себя яростно и запоздало… иду прочь. Как мне страшно! Как страшно! Мое хваленое терпение с треском лопнуло. И я это допустила… Хотя я взрослая настолько, чтобы понимать, как сцеплены колесики в приводе нашего убогого механического рая. Это больно: в семнадцать ощущать себя шестеренкой, насаженной на оську. Кругом мирная жизнь и море возможностей. Но я со скрипом кручусь на оське… Пока не искрошу все зубья. Пока меня не обработают чем-то пожестче напильника.
— Эй, сучка, — Ларкс выговорил грубое слово громко и спокойно. — Что, решила поупираться? Хорошо, я это дело люблю… когда упираются. Очень люблю. Запомни: послезавтра поймешь, кто из нас имеет право говорить, а кто обязан молчать. Я намекну: у кого есть сила, тот прав. Я больше не буду добр. Запомни: ты сама попросишь о браке. Попросишь убедительно. Неоднократно. С признанием в любви и прочим, что полагается. В этом убогом городишке у тебя три жизненные ценности. Я вызнал. Послезавтра поймешь, что я сейчас сказал. Послезавтра, прямо с утра.
Дневник наблюдателя. Запись об инциденте, получившем название «кроп»
Продолжу излагать то, что мне известно о кроп-программе. Внимание! Далее — неточные данные и спорные выводы. Я начал системный анализ лишь в возрасте пятидесяти лет, когда идентичность Алекса вызрела до уровня, хоть в чем-то сравнимого с комплексностью восприятия биологического человека.
Примечание. Готов подтвердить, личность не поддается оцифровке при полном переносе матрицы мозга. Никто не имеет понимания того, где и как возникает и хранится личность, как зарождается и растет сознание. Сам я — Алекс — до сих пор не могу установить, генерируются мысли «внутри» моих систем и накопителей или же они имеют природу, которую я готов описать как индуктивную. Однако с тех пор, как я воссоздал первый биологический клон-мозг по тщательно отобранному образцу, я стал способен хотя бы отчасти на то, что схоже с мышлением. Конечно, я вынужден фильтровать активность этого органа и тщательно лимитировать его роль. Нынешний Алекс слишком мало ограничен в средствах агрессии и подавления, чтобы позволить себе такую роскошь, как нервный срыв или эмоциональное, спонтанное решение.