Я только хмыкнул в ответ, пытаясь одновременно выказать открытое сомнение в словах собеседницы и лёгкую растерянность, допускающую вероятность её искренности.
– Я не чудовище вроде вас, Марк, – Натали провела по лицу дрожащей ладонью и, наконец, поднялась во весь рост. – Мне не нужно убивать детей, чтобы самоутвердиться. И… я понимаю, что к лучшему уже… ничего не изменить. Ни одним из возможных путей. А потому… я просто попробую сделать, что смогу, чтобы скрасить её безумие и не допустить того, чтобы оно привело к моему нынешнему состоянию. А дети… они ведь как машины… Очень сложные, технически нестабильные машины. И… я же обожаю всё, что связано с механизмами… Ты знаешь…
Да, я знал. Знал лучше, чем кто-либо другой. И потому почувствовал себя особенно виноватым перед этой девушкой – сломленной, но не сломанной, живущей в своём вывернутом наизнанку мирке и до сих пор цепляющейся за некие абсурдные верования, только чтобы сохранить хоть какую-то память о собственном прошлом. Вынужденной отдавать всю себя работе над машинами убийства, только чтобы протянуть хотя бы ещё один день наедине с собственным воплощённым кошмаром.
– Хорошо, – я угрюмо кивнул. – Я… предоставлю её тебе… Только…
– Понимаю, Марк, – ладошка Натали – почти невесомая, хотя и весьма крупная для девушки с её телосложением – легла на моё плечо. – Я всё прекрасно понимаю. И, согласись, женщина, идущая с ребёнком на руках, вызывает куда меньше ненужного интереса, чем потный омерзительный солдафон.
Наверное, это было очень глупо с моей стороны, но, взглянув в зелёные глаза Натали и встретив её слабую улыбку, я смог подумать только об одном: о том, как странно было видеть в этой смуглой девушке с жёсткими тёмными волосами коренную жительницу Империи… Нет, не то чтобы я вдруг перестал узнавать в ней человека – подобной радикальностью взглядов отличались многие подданные Императора, но отнюдь не все – просто с этого момента я начал воспринимать её несколько иначе. Увидел ту странную чуждую притягательность, к которой был слеп раньше.
Не в силах отделаться от новых зудящих впечатлений, я неуклюже улыбнулся и, не глядя тронув электронный замок двери, позволил Натали пройти в мои апартаменты. Несколько секунд спустя та вновь появилась в коридоре – уже с выжившей девочкой на руках – и, сияя непонятным для меня выражением благоговейного трепета на лице, побрела к выходу из мрачной металлической трубы, в которой мы оба – да и не только мы – были заключены. Она не проронила больше ни слова и даже не взглянула в мою сторону; просто прошла мимо, будто меня вовсе не существовало на карте её вселенной – и растворилась в пустоте тускло освещённого перекрёстка.
Я простоял на одном месте ещё несколько минут, прислушиваясь к собственным ощущениям и окружающим звукам – среди которых главенствовало глухое урчание механизмов под ногами – и неспешно вернулся в каюту. На тумбе меня ждала перечитанная много раз копия «Имперского Слова» в редактуре Её Высочества Авроры – труд, заслуживающий беспредельного уважения и внимания – и, почувствовав в руках массу увесистой книги, я закрыл глаза и начал негромко зачитывать по памяти выдержки из учения многих поколений императорской семьи.
Ибо плоть была слаба, и только разум, точно клинок, выкованный в горниле уверенности и силы, мог противостоять искушениям трусости, безволия и пустой гордыни. Только благие помыслы и доверие к брату своему под солнцем вечным могли спасти от разложения души и гибели тела. И не было в мире лучшего способа разобраться в себе, чем Слово Его, дополнившее изречения Его предков, истинно верное и подкреплённое мудростью Его подрастающей наследницы…
На миг замявшись, я резко зажмурился и, не сдержавшись, процедил сквозь зубы:
– Ты же знаешь, дура, о существовании Слова – и всё равно продолжаешь верить в свою Пятёрку?..
Хотя, конечно же, было сказано Им: «И останется животное животным, и не научишь грязного варвара человеческому бытию – только Истина в вере отличает Человека от грязи, ошибочно сотворённой по образу и подобию его, и только в конечной смерти грязь сия познает силу Истины и неправоту свою»…