— Скажи-ка, как поживают твои родители?
Вероника захлопала глазами.
— Родители? Но откуда ты знаешь, что…
— Я ведь читаю газеты. Они приехали в Лондон из-за выставки твоего отца. По-моему, ты говорила об этом пару недель назад.
— Ах да. Спасибо, у них все хорошо.
— Ты виделась с ними? Когда? Но не в прошлые выходные. И ты не говорила мне, что когда-то еще была в городе.
— Я… Нет, я еще с ними не виделась. Только собираюсь.
Деймон раскладывал на тарелки тушеное мясо. Молча. Он что, рассчитывал, что она познакомит его с родителями? Вероника хотела этого по возможности избежать, хотя некуда было деваться от славы ее отца. С тех пор, как журнал «Тайм» поместил на обложке фотографию Фергюса Филдинга и окрестил его английским Пикассо, его знали даже те, чье знакомство с искусством ограничивалось чтением комиксов.
— Для шоу тебе понадобится сопровождение, — заметил Деймон.
— Незачем. Со мной напросился Брайнер Уординг. Очень настаивал.
— Тогда мне придется прятаться.
Вероника поморщилась.
— Если ты настаиваешь на таких терминах…
— Тайный любовник Вероники Филдинг, — сказал он задумчиво. — Ее маленький грязный секрет. Ну что ж, придется жить так.
Ее маленький грязный секрет. Как возбуждающе он это сказал! Вероника на мгновение закрыла глаза, представляя, как Деймон является к ней ночью, именно в доме родителей, под носом у отца — единственный мужчина, который не побоится Фергюса Филдинга…
Нет. Нельзя.
— Ты все равно не захотел бы познакомиться с ним.
— С ним?
— С моим отцом. Он настоящая скотина.
— А мать?
Ничего плохого о Роберте Филдинг сказать было нельзя, но она из тех женщин, кто вкладывает все свои силы в мужа.
— С ней тоже. — Вероника покачала головой. — Она спросила бы, когда мы поженимся.
Губы Деймона изогнулись в улыбке.
— А когда?
— Ха! — Вероника нацелилась в него вилкой. — Проговорился, извращенец!
Какое-то время они молча ели, бросая через стол пылкие взгляды. Вероника надеялась, что уничтожила тему в зародыше, но Деймон сказал уже совсем другим тоном:
— А что ты имеешь против замужества?
Вероника уставилась в тарелку, подыскивая достойный ответ. Не получилось.
— В смысле?
Она отломила кусочек хлеба.
— Тебе рассказать историю совместной жизни моих родителей?
Деймон пожал плечами.
— Они все еще женаты. Значит, все не так уж плохо.
— Ха!
Деймон ее понял. Его родители тоже все еще жили как муж и жена, все еще зависели друг от друга. Хоть он и не был склонен воспринимать их как образец для подражания, их семья не мешала ему верить в то, что счастливое супружество возможно. У Вероники узкий кругозор. Но она поймет, что к чему.
— Они познакомились в Париже, в пятидесятые, оба — полуголодные художники-эмигранты, — медленно заговорила она. — Соответственно, мансарды, береты и прочая муть. Ужасно романтично, как рассказывала мама. За какие-то месяцы она отказалась от собственного творчества и посвятила себя отцу. Кормила его, смешивала для него краски, разыскивала для него натурщиков, продавала на улице его рисунки. У них обоих были английские паспорта, но мама — наполовину француженка, у нее были связи в галереях. И папа ими пользовался. Когда они вернулись в Штаты, у него была завидная репутация и международная известность — благодаря маме.
— Частично. Я думаю, у твоего отца еще был талант.
— О да, это у него есть. — Она дернула плечом. — Талант — его путевка в жизнь. А мама живет, чтобы сделать триумфальное шествие Фергюса Филдинга по жизни как можно более гладким. Как бы мало он не уважал ее усилия, как бы плохо он с ней не обращался.
— И с дочерьми?
— Джулия — его любимица. Она умеет найти к нему подход. — Ее лицо потемнело. — А я отвергнута. С тех самых пор, как он сказал мне, что я никогда не стану великим художником, а если я не могу быть великой, я зря трачу время. Он то же самое сказал и маме. Только она поверила.
А ты не поверила, подумал Деймон. Его сердце наполнилось гордостью. Мужественная девочка. Неудивительно, что в ней столько цинизма и бравады.
— А как он относится к тебе сейчас?
Вероника сверкнула глазами. Снова дернулось ее плечо.
— Я тебе говорила. Считает меня просто ремесленницей.
— Он видел твои работы?
— Не имеет значения. Он видел мамины работы, и все-таки уговорил ее бросить живопись.
— Может, они были не…
— Не первого сорта? Может быть. Но дело не в этом.
Вероника перевела пылающий взгляд с лица Деймона куда-то ему за плечо. Он обернулся и увидел, что она смотрит на картину, стоящую на грубой деревянной каминной полке.
Деймон снял с колен салфетку.
— Твоя? — спросил он, подходя к картине.
Вероника подошла и встала у него за спиной.
— Мамина.
— О…
Это была акварель. Полуабстрактная уличная сцена, живая и богатая по цвету, но технически несовершенная и старомодная по стилю. Даже он мог это заметить.
— Можешь ничего не говорить. Я знаю, это не… — Вероника набрала побольше воздуха в грудь и выбросила руки вперед в саркастическом жесте, — не Великое Искусство.
— Может быть, твоя мама тоже это понимала.
— Может быть, но я видела ее лицо, когда отец выкобенивается перед журналистами или, хуже того, перед своими обнаженными натурщицами. И видела, как она смотрит на свои старые картины. Все это грустно. — Вероника резко повернулась, встряхнув волосами. — Не будем о грустном. Тем более обед остывает.
Она плавно пошла к столу, скользнув по Деймону взглядом прищуренных глаз.
— Что ты на меня так смотришь?
— Твои глаза. В них какая-то тайна. И я хочу понять, в чем дело.
— Я существо простое. Мне нужна еда, крыша над головой, все удобства и… — Она показала ему язык. — По-настоящему хороший секс.
— Без тормозов.
Деймон подошел к столу, потуже запахивая проклятый скользкий балахон. Вероника разглядывала его с нахальной полуулыбкой, от которой приподнялись уголки ее глаз. Будь у нее усы, как у кошки, они бы топорщились.
— Ну, мы друг друга поняли, — сказала она.
Вряд ли. На самом деле у нее не было ни малейшего представления, как изменилось его чувство к ней. Деймон не сомневался, что, если бы она знала, давно бы убежала от него. Хотя он и поймал ее сегодня, захватить ее чувства ему пока не удалось.
Неуловимая Вероника, думал Деймон, глядя на нее через стол, восхищаясь ее отчаянной красотой. Может быть, именно ее загадочность больше всего интриговала его? Или он не устоял перед сложностью ее натуры?
Скоро, скоро я возьму ее, возьму по-настоящему — и душу, и тело. И никогда не отпущу, поклялся себе Деймон в неожиданной, странной решимости.
Даже если это нарушит все ее «правила».
Он вспомнил шелковистое тепло ее поцелуя, эротическое приглашение — «Ты возьмешь меня, если поймаешь», — которое она прошептала ему на ухо как раз перед тем, как броситься от него бегом через лес.
Чего она, похоже, не понимала — это как сильно ей хотелось быть пойманной.
7
— Берись осторожненько…
Деймон прищурился.
— А то я не знаю.
— Залезай внутрь…
— Ммм. Так хорошо?
— Хорошо. — Вероника облизала влажную губу. — Теперь потри. Осторожненько.
— Туда-сюда?
— Ты слишком нажимаешь. Сломаешь.
Раздраженная грубостью его больших рук, Вероника отобрала у Деймона щеточку и хрупкую хрустальную вазочку в виде бутона.
Он окунул руки в горячую мыльную воду.
— А почему ты не дашь мне помыть что-нибудь простенькое, тарелку, к примеру?
— Сначала закончим с вазами. — Она провела тыльной стороной ладони по лбу и заработала внутри вазы щеткой. — Если я не заберусь в каждую щелку, бактерии…
Деймон поцеловал ее в щеку, влажную от пара, уткнулся носом в ухо Вероники. Пососал мочку, скользнув кончиком языка по розовому завитку ушной раковины. Ноздри его щекотали тоненькие волоски, выбившиеся из прически Вероники.