Выбрать главу

— Я — христианин. Из Москвы, — сказал я так жалобно, что смог бы вызвать слезы даже у безжалостного инквизитора Игнатия Лойолы. — Я нуждаюсь в ночном приюте.

Она с внимательным любопытством смотрела на меня сквозь толстые стекла очков. Мой промокший вид был достаточно красноречивым подтверждением моего отчаянного положения.

— Я не ел шесть дней, — для пущей убедительности добавил я. Она как-то растерянно пожала плечами, кивнула мне и пропустила внутрь. Внутри храма царил таинственный полумрак. Горела всего одна тусклая лампочка, освещая небольшое пространство вокруг распятия. Старушка шла молча впереди меня, освещала путь во мгле фонариком. Мы прошли в боковую дверь и спустились по лестнице в подвал. В небольшой келье, без окон, без дверей, на лавке уже лежала какая-то скрюченная фигура. Пол в помещении был каменный, и было там довольно прохладно. Фигура на полати демонстративно поворочалась, показывая, что мы нарушили ее сон. Старушка так же тихо исчезла, оставив меня в полумраке. Я подождал немного, пока она принесет мне вечерний чай с круассанами, но, так и не дождавшись, провалился в темное таинственное пространство, изнуренный ангиной, постом, одиночеством и неизвестностью.

Я провалился в болото бреда, болезненных глюков, воспоминаний и насущных тревог. Сдохнуть ли случится мне вдали от Родины! Но ведь я в далекой серой юности своей мечтал о таких приключеньях! О странах дальних, о тревогах и волненьях. Да, я мечтал в далеком прошлом, в унылом омуте социализма. Но такого я даже тогда не мог себе представить! Ведь что такое была журналистика периода развитого социализма? Это был чудовищный обман, спектакль, масштабная, глобальная мистерия, в которую были втянуты все советские люди. Мы все прекрасно понимали, что нам лгут, что мы лжем, но ничего поделать с этим не могли.

Не знаю, сколько я спал, но проснулся я оттого, что меня трясли за плечо. Это была вчерашняя старушка. Она принесла чай с молоком в большой кружке и нарезанную буханку серого хлеба. Фигура, еще недавно лежавшая напротив меня, оказалась жизнерадостным старичком в вязаной шапочке. Он мне озорно подмигнул и показал большим пальцем величайшее удовлетворение жизнью.

— Доброе утро! — сказал я ему вежливо. А он мне стал показывать знаками, что он немой. То-то я гляжу — молчком все со мной общаются! Возможно, это был какой-то священный обет. Самое невероятное, что случилось со мной за эту ночь, было то, что у меня прошла ангина. Еще вечером каждый глоток давался мне с огромным трудом и болью, а сейчас я с удивлением делал глотательные движения и совсем не чувствовал боли. И тогда мне открылась еще одна истина: я понял, что счастье — это все, что не Боль. Старичок после скромного завтрака остался подстригать кусты на кладбище, а я пошел странствовать по Англии.

12

Решение покинуть Лондон постепенно завладевало моим сознанием. В деревню! К свинюшкам, к индюшкам, к мулам и коням! На простор, на чистый, прозрачный воздух! Я выскочил, как угорелый, на трассу и стал тормозить автомобили, размахивая руками, словно раненая птица. Машины испуганно проезжали мимо, словно не замечая моих отчаянных взмахов. Солнце медленно сползало с неба к горизонту. Редкие автомобили останавливались, и тогда я коротко, взволнованно и сбивчиво объяснял водителю, что денег у меня, как ни странно, нет, и ищу я работу в деревне, на ферме. Но водителей моя история не растрогала до слез, никто почему-то не брал меня с собой. К тому же пошел сильный дождь, и я в одночасье промок до нитки. Тут, в Англии, то дождь, то, через минуту — солнце.

Меня ждала невеселая перспектива провести ночь под открытым небом. Но двадцать шестая машина неожиданно взяла меня на борт. Водитель, крупный английский крестьянин пятидесяти лет с обветренным мужественным лицом, внимательно посмотрел в мои честные глаза и, не заметив в них ни тени лукавства, запросто предложил мне поработать у него. Я не стал возражать. Крестьянина звали Мэл. Вдарили с Мэлом по рукам и выехали за город. Я любовался мелькающими за окном сельскими картинками: амбарами, ригами, конюшнями, теплицами. Все как у нас, только аккуратнее как-то. Коров на этих пейзажах я не наблюдал, но на просторах и сельскохозяйственных угодьях паслись кони и овцы.

— А что коровы? Как они? — не удержался я. Мэл насупился и промолчал. Я пожалел, что задал такой некорректный вопрос.

Мы ехали часа два. Кончились деревенские домики. Мы ехали среди полей. Я уже, мечтательно улыбаясь, представлял себя в поле, сытым, румяным, пахнущим потом, хлебом и рамой, поднимающим какую-нибудь зябь, с тяжелым кетменем, чизелем, груббером, с лемехом в конце концов, в мозолистых, натруженных ручищах.