Мы окончили чай. Вера Федоровна принялась убирать посуду, а я - собираться в молочную.
- Доброе утро! - раздалось с порога.
Мы обернулись, перед нами стояла Настя. Как обычно, красная косынка лихо сидела у нее на затылке, волосы кудрявились надо лбом, но лицо было очень взволнованное и торжественное. В руке она держала что-то завернутое в платочек.
- Ты куда это ни свет ни заря бегала? - ворчливо спросила Вера Федоровна.
- Ах, тут такое дело вышло, что сразу не объяснишь. - Настя села на табурет, концом косынки вытерла лицо и вздохнула.
- Да что же случилось?
- Ой, родненькие, ой, голубчики, - вдруг по-деревенски заголосила Настя. - Родители мои еще года нет, как померли, а ведь я, подлая, их начисто забыла и на могилки не ездила. Все дела, все недосуг, все куда-то бегу... И вот сегодня ночью мне снится, будто иду я красивым садом. Помните, когда меня от рабфака в Ялту посылали, я, вернувшись, все вам про Никитский сад рассказывала, так этот в сто раз лучше. Так вот, иду я этим садом, любуюсь и выхожу на поляночку. Она вся цветами поросла, а посередине нее большой стол стоит, богато убранный, и за ним разные люди сидят и кушают. «Вот, - думаю, - где хорошо», - а потом повернувшись в сторону и вижу: под деревом, сгорбатившись, мои старики стоят, несчастные такие, вроде как нищие на паперти. Я к ним: «Чего дерево подпираете? Идите садитесь». А они только головами замотали: «Нельзя, здесь нашей части нету».
И тут мне кто-то объяснять стал, что я попала на тот свет, что за столом сидят покойники, а у моих родителей нет там части, потому что я их не отпела. Мне до того своих стариков жаль стало, что я как зареву, как закричу, и проснулась.
Глянула в окно - утро. Скорей подхватилась и бегом в Теплый переулок - я от нашей лифтерши слыхала, что там больно хороший батюшка при церкви живет. Бегу бульваром и реву в голос, до того родителей жалко. Прибежала, стучусь в церковь, а сторож спрашивает: «Ты что в этакую рань прибежала?» - «Пусти, - кричу, - дедуленька, к старому батюшке, дело у меня есть». Впустил. Батюшка вышел. Маленький, седенький, из себя строгий, а глаза ласковые, так и греют. Я и про комсомольский билет забыла, да бух ему в ноги. Потом все рассказала.
«Горе твое поправимое, - говорит он. - Вот сейчас до обедни твоих родителей отпоем, а что дальше делать, я тебя научу. Становись пока на колени и молись, чтобы Господь простил».
Отпел батюшка отца с матерью, объяснил, как мне за них дальше молиться, спросил, умею ли я поминание писать, и ушел в алтарь. Я все, чтобы не перепутать.гна бумажке себе записала, а батюшка после обедни подозвал меня и сказал:
«Теперь твои родители свою часть получили», - и дал мне эту просфору.
Настя бережно развернула платочек, показала нам просфору, поцеловала ее и ушла из кухни.
Мы с Верой Федоровной постояли, помолчали и разошлись по своим комнатам.
СОН
Есть сны пустые, а есть особенные, вещие. Вот такой сон я видела в молодости. Мне приснилось, что я стою в полной тьме и слышу обращенный ко мне голос: «Родная мать хочет убить своего ребёнка». Слова и голос наполнили меня ужасом. Я проснулась, полная страха.
Солнце ярко освещало комнату, за окном чирикали воробьи. Я посмотрела на часы - было восемь. Свекровь, с которой мы спали в одной комнате, проснулась тоже.
- Какой страшный сон мне сейчас приснился, - сказала я ей и начала рассказывать. Свекровь взволнованно села на кровати и пытливо смотрела на меня:
- Тебе сейчас приснилось? - Да, - ответила я.
Она заплакала.
- Что с вами, мама? - изумилась я. Она вытерла глаза и грустно сказала:
- Зная твои убеждения, мы хотели скрыть, что сегодня в девять часов Ксана (моя золовка) должна идти в больницу на аборт, но теперь я не могу скрывать.
Я ужаснулась:
- Мама, почему вы не остановили Ксану?
- Что делать?! У них с Аркадием уже трое детей. Он один не может прокормить такую семью. Ксана тоже должна работать, а если будет малыш, ей придется сидеть дома.
- Когда Господь посылает ребенка, Он дает родителям силы вырастить его. Ничего не бывает без воли Божией. Я пойду и попытаюсь отговорить ее.
Свекровь покачала головой:
- Ты не успеешь: она вот-вот уйдет в больницу. Но я уже ничего не слушала. Не одеваясь, а как была, в ночной сорочке, я набросила на себя пальто, сунула босые ноги в туфли и, на ходу надевая берет, выбежала на улицу.
Ехать было далеко. Я пересаживалась с трамвая на автобус, с автобуса на другой трамвай, стараясь сократить путь, а стрелка часов между тем перешла за девять...