После недельного перерыва продолжаю хронику моей жизни. Но сначала позвольте поблагодарить Вас. Ваше письмо подействовало на меня, как целительный бальзам. Да, я знаю, что слишком чувствителен. И очень хотел бы стать человеком контактным. Впрочем, для того именно я и был Вами взращен. И все же в конце концов природа моя победила. Я предпочел стать человеком за бортом. Конечно, Вы правы. Я расскажу Элен об этом анонимном письме. Я не имею права скрывать от нее то, что меня так мучает. Мы все должны делить. К тому же мне будет легко говорить с ней, так как второго письма не последовало. Однако я представляю себе, как сложится наш разговор. И заранее угнетен этим.
Элен найдет возможность доказать мне, что я обидел Господа тем, что не возблагодарил его. Ведь между нами произошла уже сцена, которую я не хотел Вам описывать. Доводы у нее всегда одни и те же: «Ты обещал, что постараешься порадовать меня. Тогда пойдем вместе в церковь. Я не прошу тебя молиться со мной, просто побудь там. Не такая уж это большая жертва!» Словом, Вы представляете себе, какого рода дискуссия отравила нам воскресный день. И теперь, когда я расскажу ей, что получил письмо с угрозой, она — пари держу — скажет: «Ты наказан. Вот что происходит, когда забывают о благодарности!»
Несчастная! Дальше этого ее доводы не идут. Бог для нее словно член нашей семьи. Этакий капризный, обидчивый дедушка, которого нужно ублажать. Она так никогда и не поймет, что на земле наверняка существуют десятки других мест, где, как и тут, действует закон сильнейшего. У Элен головокружений не бывает.
«Никогда от тебя ответа не добьешься», — говорит она.
А что я могу ей ответить? Я довольствуюсь тем, что крепче обнимаю ее. Главное, чтобы она замолчала! Прижаться к ней щека к щеке — вот единственная непреложная для меня правда. Потому я и не тороплюсь вводить ее в курс событий. Начнется лишь бесплодный спор. Она мне скажет, что это просто какой-то завистник, что он устанет первый, что мудрее всего делать вид, будто ничего не замечаешь… и т. д. Я же убежден, что дело тут в другом, в чем-то гораздо более серьезном. Жду второго письма. Возможно, оно внесет хоть какую-то ясность. Буду держать Вас в курсе событий.
— Ты? — удивляется Ронан. — А я думал, ты еще в Париже.
— Только что вернулся. И сразу к тебе.
— Письмо, надеюсь, отправил?
— Это первое, что я сделал, сойдя с поезда.
Эрве снимает мокрый плащ. Дождь льет третий день не переставая. Чайки, гонимые юго-западным ветром, укрылись в городе.
— Погода собачья, — говорит Эрве. — А как ты-то?
— Хреново. Еле держусь на ногах. Ну а ты?
Эрве придвигает стул вплотную к кровати, наклоняется поближе к больному.
— Догадайся, кого я видел?
— Кере?
— Да, Кере. Я не хотел вообще-то заниматься им сам, но потом решил попробовать. Наш разговор прямо из головы у меня не выходил. И вот в среду у меня отменилась одна встреча, я оказался свободен, и любопытство взяло верх. Я ведь говорил тебе, что Кере работает как бы в мини-самообслуге…
— Ни звука. Первый раз слышу.
— Как?.. Ах, ну да, я же тебя больше не видел… Так вот, наш информатор продолжил сбор информации, и я все через него узнал. Кере пристроен. И докатился он до продовольственного магазина.
Ронан хохочет.
— Невероятно! Врешь ты все.
— Ничего подобного. Видел бы ты его! Он носит халат с застежкой на плече — ни дать ни взять студент-медик. Это зрелище стоило поездки!
— Откуда ты все это узнал?
— Ну, я решил все сделать на совесть. Адрес шарашки, где он служит, у меня был, это на площади Жюля Жоффрена… Я воспользовался свободной минутой и отправился на разведку. И увидел Кере собственной персоной. Здорово, надо сказать, он постарел.
— Тем лучше.
— Помнишь, он ведь был совсем недурен собой. Даже и незаметно было, что маленького роста. А теперь совсем стал хиляк. Ходит, заложив руки за спину. Типичный надзиратель.
— Ты зашел в магазин?
— Нет. Я разглядел его через входную дверь.
— Он обслуживает клиентов?
— Не-ет. Это же магазин самообслуживания. Не знаю, чем уж он там занимается. Если тебе интересно, я вот тут записал все сведения: адрес его шарашки, адрес парикмахерской, где работает его жена, — словом, все!
Эрве достает из бумажника конверт и ставит его, прислонив к пузырьку с лекарством, на ночной столик.
— Но это еще не все, — продолжает он. — В воскресенье, поскольку я был совершенно свободен, я зашел пропустить стаканчик на улицу Верней, совсем рядом с ними… Симпатичная такая забегаловка, откуда виден их дом. И вот в половине первого они, голубчики, и появились.
— Как она?
— Недурна, даже слишком хороша для него! Молодая, элегантная… Дамой ее, пожалуй, не назовешь, но она из тех, кто умеет одеваться… Красивые ноги… Хорошая фигура… Красивая грудь… Я, конечно, не видел, но догадаться можно.
— Ах ты, мерзкий тип! Слышала бы тебя Иветта!..
— Подумаешь! Это ничему не мешает. К тому же Иветта…
— Что, поссорились?
— Нет. Пока еще. Но она мне уже проходу не дает.
— Неужто мадам Кере произвела на тебя впечатление?
— Болван!
— Послушать тебя, так…
Ронан потянулся и бросил проницательный взгляд на Эрве.
— Предположим, — говорит он, — что между ними не все гладко… Предположим, что эта сволочь Кере теряет работу… Предположим…
— Ты же знаешь, — шутит Эрве, — что я не слишком силен в предположениях.
Ронан погружается в раздумье, и от тика у него начинает дергаться губа.
— Почему бы, — шепчет он, — тебе не попасться им на пути? Вот была бы потеха, разве нет? Посмотреть, как они живут, понять, что у них за отношения. Когда я совсем недавно предлагал тебе это, ты тут же стал в позу. А как теперь?
Эрве пожимает плечами и вдруг вскакивает.
— Мы еще вернемся к этому разговору, — говорит он.
— Когда?
— Может быть, на следующей неделе. Я сейчас открываю отделение в Нанте, и мне совсем не до четы Кере.
Рукопожатие. Эрве собирается уходить.
— Ты больше мне нравился с круглой бородкой, — говорит Ронан. — А так, бритый, ты смахиваешь на кюре.
И они обмениваются заговорщической улыбкой, точно Ронан сказал какую-то шутку, понятную только им одним. Эрве прикрывает за собой дверь, и Ронан слышит, как он разговаривает с мадам де Гер. Голоса их мало-помалу удаляются. Ронан зарывается глубже под одеяло. Он знает, куда ему направить свой второй удар, — теперь уж он не станет стрелять наудачу. А Эрве будет держать его в курсе дела.
Жан-Мари, как обычно, снял пиджак, аккуратно повесил его на плечики, взял халат и вошел в кабинет. Мадам Седийо, должно быть, уже разобрала и разложила почту. Вообще говоря, в ее прямые обязанности это не входило, но что на самом деле входило в ее прямые обязанности? Жан-Мари на сей счет не пытался ее расспрашивать. Ему достаточно было того, что она точна, энергична и снимает с него самую неприятную часть работы. Жан-Мари надел очки и обнаружил голубой конверт: «Господину управляющему магазином самообслуживания, площадь Жюля Жоффрена, 75018, Париж». Конверт был вскрыт.
Жан-Мари вынул оттуда сложенный вчетверо листок, содержавший всего три фразы: «Подлый гад! И ты еще имеешь наглость высовываться! Второе предупреждение».
Оглушенный, Жан-Мари сел. У него все же хватило сил взглянуть на штемпель. «Улица Литтре». «Кто-то охотится за моей шкурой, — подумал он. — Но что я сделал? Почему я не должен высовываться? И эта ведьма прочла письмо! Что она теперь обо мне думает?»
Жан-Мари выпрямился, взял картонный стаканчик и, шатаясь, пошел в уборную налить воды из-под крана. Прислонившись плечом к стене, он медленно пил и потихоньку приходил в себя, точно нокаутированный боксер. Затем закурил, чтобы спокойно все обдумать. Если бы письмо написала сама мадам Седийо, она не стала бы вскрывать конверт. Ее ввела в заблуждение надпись «Господину управляющему». Но она, естественно, уж никак не ожидала обнаружить в конверте анонимное письмо. Могла бы, конечно, извиниться и сказать: «Первым моим побуждением было его разорвать. Но я все же предпочла ввести вас в курс дела. Хотя на такие вещи не стоит обращать ни малейшего внимания». Или что-нибудь в этом роде… какие-то слова сочувствия, какое-то проявление симпатии. Но нет. Она не дожидалась его прихода. Остальная почта была аккуратно разложена. На виду лежал только голубой конверт, оставленный, вне всякого сомнения, чтобы поиздеваться над ним.