Увы! Я тоже думал, что прощать легко, — я имею в виду: прощать после ссоры. Но оказалось, что это пустые слова. То, что западает в память, остается там, словно вырезанная гемма. Воспоминание о полученных ударах неизгладимо, даже если губы произносят обратное. Скажем, «апатия» — это удар. «Неврастения» — еще один. И назад хода нет: нужно пересмотреть всю философию раскаяния. Легко предаваться сожалению, когда уверен в завтрашнем дне, но когда именно в нем и состоит проблема, когда само будущее сгнило на корню, становится ясно, что начать с нуля уже невозможно.
И Элен подсознательно это чувствует. Между нами, словно туманная завеса, протягиваются недомолвки. Одиночество! Пустота! Холод! Упреки, ложащиеся на сердце, как снежные хлопья. И все из-за того, что в конце месяца мне не хватает нескольких сотен франков! Любовь, дорогой мой друг, это денежная машина.
Звонит телефон.
— Ешь, — говорит мадам де Гер. — Я подойду. Ронан с матерью обедают, сидя друг против друга в слишком большой столовой. Ронану разрешили спускаться. Он равнодушно ковыряет котлету. Сквозь высокую двустворчатую дверь он видит, как в гостиной мать придвигает стул поближе к телефону и садится.
— Алло?.. Это мадам де Гер… A-а! Мсье Ле Дэнф! — Она бросает яростный взгляд на сына, как будто он повинен в этом звонке.
— Ничего, он чувствует себя вполне прилично…
Ронан с салфеткой в руке проходит через столовую. Мать жестом гонит его; лицо ее становится жестким, тогда как тон по-прежнему любезен.
— Нет… Выходить доктор еще ему не разрешает. — Она прикрывает ладонью трубку и гневно восклицает: — Иди доешь котлету! — Затем сладчайшим, медовым голосом продолжает: — Вы чрезвычайно любезны, что так часто интересуетесь его здоровьем… Нет ли у него к вам поручений?.. A-а! Вы хотели бы поговорить с ним… Но он…
— Давай сюда, — рычит Ронан.
Он отнимает у матери трубку, но она успевает добродушнейшим тоном добавить:
— Передаю ему трубку. — После чего с яростью шипит: — Какая наглость! Пообедать и то нельзя спокойно. Постарайся поскорее.
Она отходит на несколько шагов и поправляет букет сирени в вазе.
— Здравствуй, — говорит Ронан. — Да нет, нисколько ты не помешал. Ты откуда?
— Из Мана, — отвечает Эрве. — Деловая встреча. Сегодня возвращаюсь в Париж. Звоню потому, что опять видел Кере.
— Прекрасно.
— Я постарался организовать с ним встречу в конце дня — решил для этого освободить себе вечер и правильно сделал, потому что он пригласил меня к себе.
— Невероятно! — говорит Ронан.
Мать качает головой, вздымает глаза к потолку и с неохотой возвращается в столовую.
— Мне показалось, — продолжает Эрве, — что дома у него не все гладко. Он был так счастлив затащить меня к себе, точно не хотел оставаться наедине с женой. В то же время он явно стеснялся показывать мне свое более чем скромное жилье.
— Ладно, хватит копаться в психологии, — обрывает его Ронан. — Ну и как было?
— Ты оказался прав насчет его жены. Он попросил меня не упоминать при ней о том, что мы были когда-то его учениками.
— Скотина!
Мадам де Гер звонит служанке.
— Разогрейте котлету мсье, — злобно приказывает она. — Я вижу, он застрял надолго.
— Умеет же он втирать очки! — продолжает Ронан. — Так как же все прошло?
— О! Очень спокойно. Они живут в маленькой, ничем не примечательной, но очень чистенькой трехкомнатной квартирке. Он всюду разбрасывает окурки… Поэтому где только можно стоят пепельницы. Но вообще-то я ожидал худшего. А там чувствуется присутствие женщины со вкусом.
— О-о!
— Уверяю тебя. Возможно, им приходится считать каждый грош, но все равно ясно, что тут живет женщина, которая любит красивые вещи. Я заметил это с первого взгляда.
— Полностью тебе доверяю. Уж что касается женщин!.. Так как она?
Мадам де Гер подозрительно вытягивает шею, чтобы получше видеть сына.