Рядом, прикрывая рукой глаза, беззвучно плакал Бой.
Скоро мы мчались по холмистым равнинам юго-восточной Англии. Эта часть поездки остается в памяти как плавный неостановимый стремительный рывок сквозь тревожную, залитую лунным серебром ночь. Я вижу несущуюся вихрем машину, мелькающий по стволам деревьев и поросшим мхом дорожным столбам свет фар и нас с Боем, подсвеченные снизу две напряженные мрачные фигуры за ветровым стеклом; стиснув зубы, мы не отрывали немигающих глаз от стремительно надвигающейся дороги. Я испытал то же, что и читатели Бьюкена и Хенти.
— Жаль, что не день, — сказал Бой. — Может быть, вижу в последний раз.
Филип Маклиш находился в доме матери в Кенте, настоящем загородном коттедже, увитом розами, с деревянными воротами, посыпанной гравием дорожкой и окнами бутылочного стекла, светившимися все до одного. Дверь открыла Антония Маклиш, молча провела нас в гостиную. Это была высокая худая женщина с гривой черных волос. Она вечно казалась чем-то недовольной. Я всегда ассоциировал ее с лошадьми, хотя никогда не видел ее сидящей верхом. Маклиш, пьяный, насупившийся, сидел в кресле, уставившись на холодный камин. Одет в старые фланелевые брюки и несообразного канареечного цвета кардиган. Холодно взглянул на нас с Боем, ничего не сказал и снова погрузился в созерцание камина.
— Дети спят, — не глядя на нас, сказала Антония. — Выпить не предлагаю.
Не обращая на нее внимания, Бой прокашлялся.
— Слушай, Фил, надо поговорить. Будь умницей, оденься.
Маклиш медленно, печально кивнул и, хрустнув суставами, поднялся. Жена отвернулась, подошла к окну, взяла из серебряной коробочки на столе сигарету и, положив руку на руку, стала глядеть в непроглядную тьму. Все виделось отчетливо и нереально, как будто на театральной сцене. Маклиш устремил на нее полный муки взгляд и умоляюще протянул руку.
— Тони, — произнес он.
Она не ответила, не обернулась, и он бессильно уронил руку.
— Пошли, старина, — сказал Бой, постукивая ногой по ковру. — Всего лишь поговорить.
Мне захотелось смеяться.
Маклиш надел пальто из верблюжьей шерсти, и мы вышли. Он даже не уложил чемодан. В дверях остановился и снова выскользнул в прихожую. Мы с Боем хмуро переглянулись, ожидая услышать рыдания, крики, взаимные обвинения. Однако он тут же вернулся со свернутым зонтом в руках. Сконфуженно посмотрел на нас.
— Никогда не угадаешь, — сказал он.
До Фолкстона добрались к полуночи. К ночи поднялся ветер, и украшенный как рождественская елка кораблик бойко качался на волнах.
— Черт побери, — воскликнул Бой, — он такой маленький! На борту обязательно встретим знакомых.
— Скажешь им, что выполняешь секретное задание, — посоветовал я. Маклиш волком уставился на меня.
Встал вопрос: что делать с машиной Боя? Раньше об этом никто не подумал; понятно, что мне нельзя было гнать ее обратно в Лондон. Он ее очень любил и был довольно взволнован, когда представил ее возможную судьбу. В конце концов решил просто оставить на пристани.
— Буду думать, что она стоит здесь всегда, ожидая меня.
— Боже мой, Бой, — удивился я, — никогда не предполагал, что ты такая сентиментальная девица.
Он грустно улыбнулся и утер нос костяшками пальцев.
— Бетти Баулер была права. Во мне мало мужика. — Мы трое нерешительно остановились у трапа. Теплый ночной ветерок колыхал штанины, исполосованные светом фонарей. На борту печально прозвенел колокол. — Стражи в ночи, — пытаясь улыбнуться, сказал Бой.
Маклиш, углубившийся в бушующую бездну собственной души, не отрывал глаз от беспорядочно болтающейся между бортом и причалом темной воды. Мне показалось, что он подумывает броситься туда.
— Итак, — бодро произнес я.
Мы неловко пожали друг другу руки. Я хотел было поцеловать Боя, но под взглядом Сурового Скотта не решился.
— Передай от меня привет Вивьен, — сказал Бой. — И детям. Жаль, не увижу, как они будут расти.
Я пожал плечами.
— Мне тоже.
Тяжело ступая и волоча чемодан, он стал подниматься по трапу. Обернулся.
— Загляни к нам как-нибудь. На икру, добрую водочку.
— Само собой. Приплыву на «Либерейшн».
Я видел, что он не помнит. Думает о чем-то другом.
— И еще, Виктор… — Ветер трепал полы его пальто. — Прости меня.
Прежде чем я успел ответить — да и что я мог сказать? — стоявший рядом Маклиш вдруг взволнованно положил руку мне на плечо.
— Послушайте, Маскелл, — дрогнувшим голосом произнес он, — вы мне никогда не нравились — вообще-то и теперь, — но я благодарен вам за это, ну, за то, как вы мне помогли. Хочу, чтобы вы знали. Благодарен.