Сейчас ровно без десяти три.
– Какие слова исчезают?
– Ох, даже и не знаю… я сейчас в джипе, двигатель заглушил. Других машин на пароме считай, что и нет. Я машу паромщику, и тот машет мне в ответ. По-моему, он уже лет сорок тут паромщиком работает. Лето наконец-то закончилось. Сероватый свет вернулся. Возле перил стоит девушка, ей лет двадцать с небольшим, она отвернулась. Я еду в Форёсунд за газетами. Небо вдруг разверзлось и пролилось дождем. Девушка смотрит на небо, но не двигается с места. Паром постукивает. Льет дождь, и я включаю… Ты же понимаешь, да? Из головы вылетело. Идет дождь, девушка поднимает голову, и я включаю… Как они называются-то? Их во время дождя включаешь, и они ползают туда-сюда по стеклу? Ну так – вжик-вжик?
– Дворники?
– Точно, дворники!
– Ты что, забыл, что это называется «дворники»?
– Как будто в мозгу на месте слова белое пятно. А слово пропало, исчезло. И так то и дело. Я все забываю.
Чтобы глаза привыкли к темноте, нужно несколько минут. Просто забегать в кинозал сразу с улицы нельзя. Он повторяет это год за годом. Иногда летом он отращивает волосы и бороду, а иногда всё сбривает. На правой щеке у него родимое пятно, оно с каждым годом растет, а еще он носит большие коричневые солнечные очки. Он похудел. И я теперь выше его.
– Ну, добрый день, – говорит он, старательно выбираясь из джипа, – давай-ка посидим немножко на скамейке, а потом пойдем внутрь.
Осенью 2006-го мы приехали в Хаммарс на машине. Вел ее мой муж. Мы взяли с собой дочку, сели в машину и поехали. Отца я не видела с начала августа. Мы с ним договорились встретиться возле кинозала.
За несколько дней до этого мы разговаривали по телефону. Разговор вышел короткий.
– Что мы будем смотреть?
– Ну, вот придешь и узнаешь.
– Жду не дождусь.
– Я тоже. Буду рад тебя увидеть.
– Значит, в обычное время?
– В обычное время.
Мы с Сесилией стояли и ждали. Было пасмурно.
Сесилия, с длинными темными волосами и в мешковатой куртке, была родом из Даларны. Летом она ходила босиком. После смерти Ингрид она вела тут хозяйство. И крутила послеполуденное кино. Ей единственной разрешалось прикасаться к проекторам, которые он любил больше всего на свете. «Вот они, старушки мои, – говорил он, – но держатся неплохо. К черту все это цифровое дерьмо».
Изредка кто-нибудь приезжает сюда не только летом, но в основном он тут один.
Я смотрю на часы и поднимаю голову. Без восьми три. На дороге никого нет. Я поворачиваюсь к Сесилии.
– Он опаздывает.
– Да, это случается.
– Что-что?
Она сует руки в карманы.
– Случается… Это с ним бывает.
– Бывает?.. В смысле? – Я опять смотрю на часы. – Уже без пяти три.
– И что? Мы все равно раньше трех не начнем.
– Сесилия. Он опаздывает… Мой отец опаздывает. Он должен был приехать без десяти. Тебя это не тревожит? Что-то я волнуюсь.
Вздохнув, она смотрит на меня.
– Когда это случилось в первый раз, я заволновалась, да. Это было прошлой зимой, я его минут шесть-семь прождала, не дождалась и поехала искать. Он тогда съехал на обочину, открыл дверцу и попытался вылезти из машины, но споткнулся и упал. Там я его и нашла, на обочине.
– Но… Надо ехать искать его!
– Если хочешь, поезжай, но после того раза он часто опаздывает, и это не потому, что он лежит сейчас где-нибудь на дороге. Он скоро явится, вот увидишь. Ну а если уж совсем опоздает, я поеду поищу его.
Мы молча стоим, а затем я опять смотрю на часы. Пять минут четвертого. Поползень взлетает над серыми полями, делает круг и летит к болоту. И ничего больше. Я хочу, чтобы всё стало, как прежде, и вокруг меня всё, как прежде. Этот пейзаж никогда не меняется. Но неважно, стою я или хожу, неважно, что я говорю или думаю, неважно, на что падает мой взгляд, на часах уже давно не без десяти три. И тут я слышу гул двигателя. По дороге мчится джип. Птичий щебет тонет в реве машины. Огромные отцовские очки закрывают пол-лица. Он похож на ночное насекомое. Отец резко давит на тормоза, распахивает дверцу и хватается за палку. Сейчас семь минут четвертого. Он опоздал на семнадцать минут. Отец снимает очки и протягивает мне руки.
Он не говорит: «Прости, что опоздал». Или: «Прости, пожалуйста, за опоздание».
Папа обнимает меня, и мы идем к двери. Я прижимаюсь к нему.