Еще при жизни в честь отца были учреждены архив и фонд. Со временем фондов стало три: в одном хранились рукописи, письма и фотографии, в другом – материалы, связанные с его домами, а третий был посвящен острову, который отец называл своим. После смерти лицо отца украсило собой почтовую марку и денежную банкноту, и еще в его честь назвали переулок. Я брожу по нему под дождем. Переулок расположен в центре Стокгольма, неподалеку от Королевского драматического театра. Это скорее именно переулок, а не улица, я считаю шаги, назад – вперед, но каждый раз число новое. В конце улицы, выходящей на площадь, которая тоже носит его имя, припаркован целый велопарк. Велосипедные цепи – черные и серебристые – обвиваются вокруг колес. Один из велосипедов повалился набок и тянет за собой все остальные.
Расскажите о вашем отце.
Я качаю головой.
Нельзя же сказать, что я ничего не помню.
Однажды я листала книгу об американской художнице Джорджии О’Кифф. В старости она переехала в штат Нью-Мексико, где рисовала все, что видела вокруг. Горы на ее картинах теплого ржавого оттенка, терракотовые, желтые, как куски ваты, а поляны и небо едва различимы. В книге было написано, что художница словно смотрит на изображаемый объект сразу из двух точек, так что я, глядя на ее картины, одновременно нахожусь совсем близко и очень далеко. Сама О’Кифф называла такую перспективу далекой близостью.
В начале восьмидесятых фотограф Ансель Адамс сделал ее снимок. Анселя Адамса и Джорджию О’Кифф связывала дружба и притягивали одни и те же пейзажи. Он был моложе ее, однако умер парой лет раньше, вскоре после того, как сделал этот снимок. На фотографии ей за девяносто. Наверное, года девяносто два. Голова у нее обвязана белой тряпкой, на художнице – белая рубаха и черный пиджак, на шее украшение, будто сделанное из земли, света и песка. Лицо у нее суровое, кожа изборождена морщинами, она старая, как горы, как лунный кратер или как побелевшая на солнце кость. Широкий лоб, строгий взгляд, длинный, словно толстая голая ветка, нос, узкие поджатые губы. В последние годы отец выглядел так же. Лоб, нос, рот. Да, прежде я будто бы напрочь забыла его, но сейчас передо мной лежала сделанная Анселем Адамсом фотография Джорджии О’Кифф. Я смотрела на ее лицо и вспоминала его лицо.
– Поехали в Нью-Мексико? – предложила я мужу.
– Давай еще немножко побудем здесь, – он накрыл мою руку своей.
Меня обслуживал паренек лет восемнадцати, высокий, худой, длинноволосый и прыщеватый. По магазину он двигался медленно и опасливо. Магазин был большой, в одном отделении там продавались мобильники и GPS-навигаторы, в другом – все для звука и освещения, в третьем – все для дома, в четвертом – кухонная техника, в пятом – компьютеры, а фото и видео в шестом. Я обратила внимание на пальцы продавца, длинные и тонкие, и он словно прощупывал ими дорогу. Иногда я вступаю в разговор с посторонними. Принимаюсь что-то объяснять. Я сказала пареньку, что мне нужен маленький магнитофон, что я буду брать интервью у отца, что отцу восемьдесят восемь лет, скоро восемьдесят девять, что мне нужен лучший магнитофон из всех существующих и что я не хочу сидеть на острове перед дряхлым стариком и беспокоиться из-за техники.
– Теперь это называется не магнитофон, – паренек отвел глаза.
Я попыталась перехватить его взгляд.
– Ну да, разумеется, так я и думала, но вы-то ведь поняли, что именно мне надо, правда? Поможете мне?
Он был худой, словно насекомое, а на бейджике было написано «Сандор», и я никак не могла решить, неуклюжий он или, наоборот, грациозный, того и гляди, сшибет кого-нибудь или врежется во что-нибудь. Казалось, будто его движения тщательно продуманы – он почти сшибал предметы, но все же не сшибал.
Весной 2007 года мы поехали в Хаммарс на машине, а в сумке у меня лежал купленный диктофон. Машину вел мой муж. Эва, наша дочка, сидела сзади и, надев новенькие голубые наушники, смотрела на лэптопе мультики. Время от времени муж останавливал машину и клал голову на руль. Я спросила, что случилось, но он ответил, что ничего страшного. Наушники у Эвы были огромные, как медузы.
Отца я не видела несколько месяцев, и за все это время по телефону мы говорили всего пару раз. Когда я пришла, он сидел за столом, ел омлет и пил вино. Я встала перед ним, и он поднял взгляд, но тут же отвел его. Он что, не узнал меня? Отец спросил, не из Дворца ли я прибыла, а потом взмахнул рукой и предложил мне присесть.