И вот мы опять сидим на скамейке и прощаемся. Или, что вернее, не прощаемся. На скамейке всегда тень, а ветер сюда не достает. С другой стороны дома красивее, оттуда открывается вид на море. Но там мы почти никогда не сидим.
Я думаю про женщин в моей семье, про их сумки и про все те вещи, которые они носили в них. Например, бабушка, мамина мама, хранила в сумке дедушкин прах. Бабушка была румяной, кругленькой и довольно элегантной, она часто носила каблуки. Во время войны они с дедушкой и их двумя маленькими дочерьми жили в Торонто. Дедушка работал инструктором в учебном лагере военно-воздушных сил, который еще называли Маленькой Норвегией. Он располагался на Сентр-Айленде чуть южнее портовых кварталов. Целью этого лагеря было обучение норвежских военных, чтобы те потом участвовали в боях на территории Северной Норвегии. Однажды на аэродроме дедушка ударился головой о пропеллер, а спустя несколько лет умер в больнице Нью-Йорка. Опухоль мозга. Я так и не поняла, существовала ли взаимосвязь между пропеллером и опухолью мозга или это были два не связанных между собой события. Дочери у бабушки с дедом были светловолосые, бледные и худые. Я читала, что маленькие девочки вообще друг на дружку похожи – блондинистые девочки похожи на других блондинистых девочек, а девочки-брюнетки напоминают внешне своих темноволосых сверстниц – их почти не отличить друг от дружки. Так сказал один американский полицейский, расследовавший дело о похищении. Осенью 2007 года в заливе Галвестон в Техасе обнаружили тело маленькой девочки. Оно лежало в синей пластмассовой коробке – там оно пролежало не менее двух недель. Никто не знал ни кто она, ни почему она лежит в этой синей коробке. «Наша жизнь – это дать имя», – писал Гюннар Бьорлинг. Я помню, как американский полицейский, который руководил расследованием, дал малютке имя Бейби Грейс и сказал, что расследование осложняется тем, что все маленькие девочки похожи друг на дружку.
Вот только маленькие девочки не смотрят на других маленьких девочек и не думают, что вот она – да, похожа на меня. Они думают, что на них никто не похож, «я такая одна-единственная во всем мире».
По окончании войны, заходя на борт первого корабля, идущего домой, в Норвегию, бабушка везла с собой самый удивительный багаж. Она везла скорбь и апельсины, дочек и чемоданы и черную лакированную сумочку с полукруглой ручкой и замочком, который щелкал каждый раз, когда бабушка открывала или закрывала его. И еще она везла урну с прахом. Когда судно пристало в Бергене, девочки принялись бросать апельсины тем, кто пришел встречать американский корабль.
ОН У меня лишь один глаз, и на этот факт я смотрю без радости. Через несколько месяцев меня положат в больницу в Висбю и прооперируют. Они говорят, зрение ко мне вернется. А пока я способен почти только на то, чтобы сидеть тут и слушать музыку. Это потрясающе, ты понимаешь, потрясающе, что я годами собирал все эти… все эти кни… музы… все эти пластинки вот тут, на полках.
Он с усилием приподнимается с инвалидного кресла, стоящего на расстоянии вытянутой руки от полок с проигрывателем и пластинками, дрожащими пальцами поднимает тонарм и ставит иглу на пластинку. Я представляю, как он проделывает все это. Воспоминаний об этом у меня нет. Никаких пометок я не делала. У меня есть только записи. Шипение, вздохи, пощелкивание, его едва слышный стон и мой голос:
– Тебе помочь?
А потом его ответ:
– Нет!.. Нет!.. Говорю же – не надо!
ОН Это началось, когда мне, маленькому мальчишке, разрешили сходить в Оперу.
ОНА А кто водил тебя в Оперу?
ОН Что-что?
ОНА Кто водил тебя в Оперу?
ОН Моя тетя Анна фон Сюдов, у нее была огромная шляпа и куча денег.
Тишина.
ОН Я помню… мне было десять или двенадцать, и моей первой оперой был «Тангейзер»… вагнеровский «Тангейзер»… я слушал, и у меня даже, кажется, температура поднялась… Потом, ночью, у меня и впрямь был жар. Забавно это, да?.. В каком году это случилось, не знаю.