Выбрать главу

Азалия (Rhododendron simsii) – многолетний вечнозеленый кустарник, в высоту достигающий до полутора метров. Листья у него темно-зеленые. Цветы бывают крупные или мелкие, одиночные или в соцветиях, красные, розовые, телесного цвета, фиолетовые, белые, некоторые двуцветные. Лучше всего растут в затененных местах. Ядовиты. Азалию, как и ель, воспел в своих стихах китайский поэт Ду Фу.

Карин пишет: «И ему известно, что в молитвах и в сердце я прошу его поступать правильно». Ее сердцу суждено было биться еще четыре дня после того, как она это написала. Бабушка верила в Бога, поэтому надеюсь, что ее молитвы оказались более долговечными, чем сердце.

Искусство поступать правильно… Интересно, о чем думала бабушка? Что значит «поступать правильно»? Она считала, что папа должен остаться с Кяби и Даниэлем? Вероятно, так. Но в то же время она наверняка считала, что поступить правильно – это взять на себя ответственность за эту новую женщину и ее пока не рожденного ребенка? Ее сын (как она сама считала) оказался в безвыходной ситуации. С одной стороны – Кяби и Даниэль, с другой – моя мама и ее нерожденный ребенок. А ведь существовали и другие жены с другими детьми, и алименты им. Вспомнила ли она и о них тоже? Даниэлю было всего три года, когда эта новая женщина забеременела. Карин приходила в гости к сыну и невестке, Кяби играла на пианино и радостно рассказывала о музыке. Карин восхищалась их красивым домом, большим садом, светлыми комнатами.

26 декабря 1962 года, за несколько лет до того, как девочку зачали, ее бабушка со стороны отца пишет:

Сегодня были у Ингмара – крестили малютку Даниэля Себастиана. Их музыкальный салон был так чудесно украшен – высокая ель, а рядом с ней купель. Эрик с бокалом шампанского в руках наклонился к Даниэлю, а тот смотрел на Эрика такими ясными глазами. Все было так красиво, и родители Кяби, ее сестра и муж сестры нам очень понравились, так что все прошло как нельзя лучше. Кяби выглядит поздоровевшей, и ее прекрасный дом ей очень к лицу. На улице повсюду лежит белый снег.

ОНА Что еще исчезает, когда стареешь?

ОН Когда стареешь?

ОНА Да, ты как-то обмолвился, что в старости слова и воспоминания исчезают. Поэтому я и спрашиваю – может, еще что-то исчезает, чего тебе не хватает или без чего ты вполне обходишься?

ОН Чего мне не хватает или без чего я могу обойтись? Не знаю. Прежде какие-то будничные вещи казались мне важными, а сейчас не кажутся.

Очень долгая тишина. Шипение.

ОН (взволнованно). Но сейчас я чувствую, что я импровизирую. Что я придумываю ответ на твой вопрос. И на самом деле все иначе.

ОНА Давай забудем об этом вопросе?

ОН Да, давай.

ОНА Тогда пойдем дальше. Ты как-то сказал, что стареть – это работа. Помнишь?

ОН Нет.

ОНА Но ты точно это сказал. «Стареть – это работа» – так ты и сказал.

ОН Это что?

ОНА Работа.

ОН Я так сказал?

ОНА Да, сказал. Сейчас ты еще постарел, тебе по-прежнему кажется, что стареть – это работа?

ОН По-моему, старение – это тяжелый, физически нелегкий, непривлекательный труд, требующий от тебя постоянных усилий.

ОНА Ясно.

ОН Но главное… Главное!.. Некоторые вещи важны, некоторые – нет. Музыка, например, стала для меня главной. Прежде плевать я хотел на музыку, но сейчас она заняла в моей жизни центральное место… Надоело мне в кофте сидеть! Я сам себя вздергиваю!

ОНА Тебе жарко?

ОН Да, мне жарко.

ОНА Ты сердишься?

ОН Нет, не сержусь, просто у меня такое ощущение, будто я отвечаю из рук вон плохо.

ОНА Мне так не кажется… По-моему, все неплохо получается.

ОН Забавно, что ты так считаешь. Приятно слышать. Я ведь не притворяюсь и говорю все, как есть.

Для матери верить в Бога было проще, чем для отца. Мама верила, как верят дети. Вечерняя молитва. «Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое». Бог молчал, но люди вокруг мамы молчали редко, так что это молчание, возможно, означало, что Бог ее слушает, и не вполуха, а внимательно, и ухо у него огромное, как Вселенная. В этой тишине мать могла быть той, кем захочется, и любить без стеснения.

Мать выросла в Тронхейме, где жила в маленькой квартирке вместе с бабушкой и тетей Билли. На стене над голубым бидермайеровским диваном висел портрет в голубых тонах: красивый мужчина в офицерской фуражке, который смотрел на мать девочки сверху вниз и как-то непонятно улыбался.