В норвежском языке слово musa – муза – немного глуповатое, потому что по звучанию совпадает со словом «мышь» и сленговым названием вагины. В начале XVIII века поэт Петтер Дасс написал несколько писем поэтессе Доротее Энгельбретсдаттер, например следующее:
Петтер Дасс ждал и ждал ответа. Восхищаясь ею, он не называл ее своей музой, и из послания следует, что он относился к ней как к поэту, как к равной себе. Ответа он не получил и решил, что ее муза истощена, чем и объясняется молчание. Получается, Петтер Дасс на сто пятьдесят лет опередил Бодлера – как известно, перу Бодлера принадлежит стихотворение о больной музе.
Если бы он написал мне, я бы, скорее всего, ответила. Получи я письмо или, что вероятнее, мейл, начинающийся не безнадежным «Привет» и моим именем, да все это, возможно, еще и со смайликом, а обращением «Но что случилось, Госпожа?» – то ответила бы без промедления.
Отец называл маму своей скрипкой Страдивари. Я никогда не слышала, чтобы она выражала недовольство необходимостью играть роль музы или скрипки Страдивари. Неужели ей и впрямь хотелось стать скрипкой?
У правителя Пиерона было девять дочерей, которых он сам считал настолько прекрасными, что они способны соперничать с музами. Однако он ошибался, а высокомерие всегда подлежит наказанию, поэтому все его девять дочерей обратились сороками.
Впрочем, это еще не самая плохая участь. Предназначение музы – служить отражением великого художника. Без художника не будет и музы. А сороке не приходится быть ни для кого отражением, ее и так видно. Вообще-то сорока обладает способностью узнавать собственное отражение. На это способны лишь немногие животные – разумеется, отдельные виды обезьян, например бонобо, некоторые дельфины и один вид муравьев. О муравьях выяснилось, что те, увидев свое отражение и заметив на голове пятно, принимаются умываться, а если никаких пятен нет, то муравьи не умываются. Были также исследованы и сходные способности у слонов. Некоторые слоны свое отражение узнавали, а другие – нет. Однако эти исследования осложнялись тем, что зеркала оказались недостаточно большими.
«Возможно, она станет и моей музой тоже», – думает нобелевский лауреат и смотрит на маму девочки. Спустя много лет, дожидаясь в аэропорту посадки на задержавшийся рейс, он придумывает теорию о способностях памяти, основанную на длительных исследованиях в области иммунологии. К тому времени они уже давным-давно расстались с мамой девочки, поэтому, наверное, ему требовалась не муза и даже не сорока, а обычная задержка рейса?
С одной стороны, ему хочется, чтобы весь мир видел, что ему удалось заполучить такую женщину, как она. С другой стороны, его грызет сомнение, что она – не та, кто ему нужен. Ей сорок. Она кривляется на сцене (он не видит ничего пленительного в ее пении и танцах, смотреть и слушать ему неловко). С одного конца на шкале его чувств – гордость, а с другой – стыд, и нобелевский лауреат вечно не уверен, в каком месте этой шкалы он находится в определенный момент. Эта бесконечная неуверенность и есть его величайшая слабость.
Он представляет себе пальчики младшей сестренки над клавишами, ее крохотные ручки. Он открывает рот, чтобы рассказать о руках младшей сестренки, но осекается. «Ой, обожаю Моцарта!» – ее восклицание будто дурной запах повисает между ними.
Мать рассказывает девочке, что нобелевский лауреат работает над созданием искусственного мозга. Однажды он брал маму с собой в лабораторию. Единственное, что ей запомнилось – это крысы повсюду и что она начала сомневаться в прочности их отношений. Она очень сопереживает крысам, хоть они и мерзкие.