Наверное, она думает, что с нами дальше будет. Мой отец мог целую вечность не сводить камеру с ее лица.
Шесть недель на Форё каждое лето, как обычная семья.
Из этого ничего не вышло. Ни с ней. Ни с нами. Ни с семьей. Зато я ездила в Хаммарс каждое лето и надолго задерживалась там, пускай не на шесть недель, но все равно надолго, и я долго ничего не знала о большой всепоглощающей любви, которая привела меня туда.
На записях, сделанных в мае 2007 года, он запинается, заговаривается и с трудом произносит слова. Он словно младенец, который изо всех сил пытается приподнять голову. Когда я была маленькой, мы смотрели друг на дружку с неким благоговейным любопытством.
Он как-то сказал, что для полноценной любви необходимо успешно примерять на себя роль взрослого и роль ребенка, чередуя их. Нельзя все время оставаться ребенком, как бы тебе того ни хотелось.
После папиной смерти слушать записи у меня не было сил: он заикается, говорит медленно и не сразу вспоминает слова. А мой собственный голос похож на чересчур громкую блокфлейту, вступившую прямо посредине реквиема.
Я помню то, что происходило часто, и то, что случалось редко. Помню вещи обычные и нечто из ряда вон выходящее. Я не всегда знаю, к какой категории отнести то или иное воспоминание. Помню ли я это, потому что это происходило все время или потому что оно приключилось лишь один-единственный раз?
Я помню, как папа читал мне на ночь, я упоминала об этом уже много раз, помню, как он открывал дверь ко мне в комнату, садился на кровать, вытаскивал из кармана листок желтой бумаги или открывал лежавшую на тумбочке книгу, улыбался мне и говорил: НУ ЧТО Ж! И комната наполнялась предвкушением, а цветы на обоях распускались и кричали: ДА! ДА! ДА! Удивительно, сколько жизни прячется в обоях.
Я забываю имена, лица, слова, даты, места, разговоры, события, любовников, встречи, прочитанные книги, услышанные песни, увиденные фильмы, забываю статьи, которые сама и написала, однажды я забыла название собственной книги. Кто-то спросил меня, как называется моя последняя книга, и несколько секунд я не знала, что ответить. Я пошла к врачу – спросила, что со мной происходит, но она сказала, что это в порядке вещей, что я просто устала и, наверное, расстроена. Я всегда завидовала тем, у кого хорошая память. Собственной памятью я похвастаться не могу, факты испаряются из нее как вода, утекают талым снегом. Поэтому я никогда не участвую в конкурсах-угадайках, я их терпеть не могу. Я побывала на таком конкурсе один-единственный раз в жизни и стала свидетельницей того, как мой муж влюбился в другую женщину. Это произошло у меня на глазах, однако поняла я это намного позже. За столом нас тогда сидело много, и вопрос касался какой-то цитаты из Библии, а темноволосая женщина с тонкими запястьями – разумеется, она была намного моложе меня – тотчас же прошептала ответ. Не помню, прошептала ли она саму цитату или цитата прозвучала в вопросе, а женщина знала, в какой из частей Библии она используется. Я и вопроса-то не помню, только то, что он был про библейскую цитату, но позже тем вечером муж спросил: «А ты заметила, как она прошептала ответ?» «Нет, – сказала я, – я как-то не обратила внимания». «Так и было, – настаивал муж, – все кричали, и никто никого не слушал, все друг друга перебивали, а она сидела и точно знала ответ». Мне еще тогда следовало обо всем догадаться. «Но она, похоже, очень застенчивая, – продолжал он, – или от всего этого крика ей сделалось так неуютно, что она только и могла, что шептать».
Цитата из Библии была такая: «Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны Твои проходили надо мною»[19].
1981 год. Он был американским фотографом, а познакомились мы в лифте одного здания на 57-й Вест-стрит в Нью-Йорке. Он сказал, что мне следовало бы постричься еще короче. Мне было пятнадцать. Помню, мы смотрели друг на друга, между нами стоял заставленный едой стол, мы находились в китайском ресторане, и я помню, что большая красная лампа отбрасывала на его лицо блики, а еще – что он постучал палочкой о стакан.
«Вот, послушай», – и он поставил Джими Хендрикса. Мы были в его студии. «Ты же знаешь, кто это?» «Да», – ответила я, потому что за несколько лет до этого мы с папой смотрели «Апокалипсис сегодня», и я узнала музыку. «И как она называется?» – спросил он. «Не знаю», – ответила я. «Странно, что ты так плохо разбираешься в музыке. – Он поставил другую пластинку. – А как, кстати, тебе вот эта? Странно в том смысле, что твой отец, насколько я знаю, настоящий меломан». От меня вечно требовалось больше знать и больше уметь. «Забей», – сказала я, как говорила всегда, если речь заходила о моих родителях. Нет у меня никаких родителей, мне пятнадцать лет и ничья я не дочь.