ГЛАВА 1
Темно. Ничего не болит. Ночь? А почему я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой? Даже пальцев не чувствую. Я не умерла? Но запахи чувствую. Больницей не пахнет. Легкий цветочный аромат, а еще шелест. На самой границе слухового восприятия звук шелеста волн. Где я? У моря? Бросили еще живую? Или что? Может быть, кома? Тогда откуда взялись звуки и запахи? Неужели правда, что люди в коме все слышат и чувствуют?
Опа! Кто-то шторки открывает. Солнечный свет буквально бьет по глазам, и то, что они закрыты, мало помогает.
— Ваша милость… Ваша милость! Просыпайтесь. Ваш батюшка гневается. Он ждет в кабинете. Ваш жених подарки прислал: письмо, цветы, шкатулку с драгоценностями. Маменьке уже не терпится глянуть да примерить, а без вас не открыть. Вставайте! Умываться, одеваться. Волосы, опять же, прибрать надо, платье выбрать. Как раз к обеду и поспеете.
— Дура! Кто так будит? Сколько раз тебе было сказано: не открывай шторы, буди осторожно. Подарки? Маменька хочет? Перехочет. Ишь, придумала чего! Пусть ей папенька подарки дарит. А мое моим останется!
Не поняла… Это кто? Это где? Какая еще «дура»? А ваша милость — это кто? Маменька. Папенька. Жених. А я где? О-о-о-о! Вижу! Вот это да! Вот это пылесборники! Комната большая, но из-за большого количества мебели в ней ступить негде. Встаю… Я встаю? Нет, не я. Встает, видимо, та, которая минуту назад орала… На кого? О, вот на кого. Темно-коричневое платье, украшенное белым воротничком, совсем не красит грузную пожилую женщину, раскладывающую на постели ярко-розовое платье. Интересно. Ковры на полу, гобелены на стенах, балдахин над кроватью — и все розовое. Оттенки разные, а цвет, в сущности, один. Это что? Нет, я понимаю… Фэнтези. Душа попала так попала. Пусть бы тело меня поначалу не слушалось, как пишут наши земные фантазеры, пусть бы память глючило, но так?! Я не согласна. Это я что теперь — паразит? Вижу ее глазами. Слышу ее ушами. И все? Боже! Да что же это такое? Мало того что она меня, по всей видимости, не слышит, иначе бы уже от моих воплей оглохла, так она еще… Свинка. Прости меня господи! Как есть свинка. Глянь — стоит, любуется. Собой любуется. Самый красивый поросеночек, которого я когда-либо видела: маленькая, метр пятьдесят, наверное, вся такая розовенькая, щечки как яблочки наливные, трехслойный подбородочек, маленькие губки бантиком и глазки-щелочки, голубые вроде бы. Блондинка, блин! Волосы длинные, но жиденькие, тоненькие, брови и ресницы белесые. Фигура — блеск! Колобок с ручками и ножками. Пальцы как сосиски, но с колечками. Ножки как опорки у моста, но в кружевных панталончиках и прозрачное кружевное безобразие сверху. Мрак!
Я же умерла! Разве нет? Зачем я здесь? Кому это нужно? Может быть, это наказание? За то, что приняла решение уйти? Не захотела бороться? Сэнсэй говорил: «Человек — самое сильное животное. Он может вынести все и еще чуть-чуть». Не захотела бороться. Не захотела остаться одной против всех, но и здесь — опять одна и в таком странном положении, а оно в разы тяжелее того, от которого я ускользнула, потому как мир чужой, законы, обычаи, люди и даже тело, все чужое.
Вот почему в книгах всем попаданцам достаются красивые тела, магические силы, а мне почему так не повезло?
— Трашка! Умываться! Быстро!
О-о-о! А орет как! Голос тоненький, визгливый. Сама даже мордочку вымыть свою не может. Вон как морщится. Ее умывают, а она рожи корчит. Как там папка говорил: «Сосед, у тебя жинка орет, как у моего кума свинья во садочку, ее, наверное, уже забивать пора!» Как же этого поросеночка зовут-то? Судя по всему, я теперь вместо комментатора за кадром. Все вижу, все понимаю, но ничего не могу. Остается только смотреть, запоминать, учиться. Ну, по крайней мере, пока, а там посмотрим.
Два часа она одевалась, причесывалась, меняла украшения, просто капризничала, и вот, наконец, все. Можно идти. Результат стараний Трашки ошеломлял. Это ведь она одевала, причесывала, уговаривала. Поросенок превратился в большое облако сладкой ваты из моего детства. Макияж — вообще отпад! Вот идет теперь это чудо чудное в кабинет папеньки, торопится. Щечки дрожат, подбородки сотрясаются, реснички склеиваются. Просто ах! У нас, по-моему, осязание общее.
Конь бежит — земля дрожит, а тут два бегемотика, Трашка и ее хозяюшка, торопятся, и наверняка весь дом содрогается. Неужели мама с папой доченьке под стать? Опа! Какие перемены. Очи долу, стучим тихонечко, голосок дрожит.
— Вы звали, папенька?
— Звал. Два часа прошло, как звал. Что тебя так задержало, дочь моя?
— Так спала я, пока встала, пока оделась… Я спешила, как могла, даже завтракать не стала.