— Можешь остаться с нами, Майна, — сказал кто-то.
Меджа метнул на него сердитый взгляд.
— Незачем ему оставаться.
Парни с изумлением уставились на Меджу.
— Да, незачем. Разве он сказал, что среди нас есть друзья, с которыми он хотел бы остаться? Да и что ему дружба? Ему этого мало, понимаете? — Он бросил Майне веревку. — На. Иди вешайся. Это успокоит тебя. Вешайся — и дело с концом. Только не в нашей хижине. Иди. Убирайся.
Кто-то из присутствующих хотел вмешаться, но Меджа взмахом руки заставил его замолчать. Здесь, в полутемной хижине, его рука, как самая сильная, пользовалась властью.
— Лезь в петлю и умри, — с горечью продолжал Меджа. — Надеюсь, это разрешит твои душевные проблемы. А не разрешит — не надо. Все равно ведь тебя не будет в живых. В этом мире нет места для трусов. Убирайся.
Хижина затаила дыхание. В воздухе витали страх, негодование и растерянность. Взгляд Майны скользнул по веревке, лежавшей у его ног, потом по лицам товарищей и остановился на лице Меджи. По его глазам было видно, как он взволнован. Чувство отчаяния, угнетавшее его, сменилось теперь чувством неодолимого стыда. Он открыл было рот, словно хотел сказать что-то, по тут же закрыл его. Он понял, что ему брошен вызов. Он кивнул, поднял с пола веревку, на которой совсем недавно висел, кивнул еще раз и двинулся к выходу.
Все, кто был в хижине, смотрели ему вслед. На глазах у некоторых появились слезы.
— Да, вот еще что, — сказал Меджа.
Майна остановился и ждал, теребя веревку.
— Сделай так, чтобы петля затянулась потуже. Будет жаль, если тебя снова кто-нибудь спасет по ошибке.
Майна кивнул и вышел.
Один из членов шайки бросился было догонять Майну, но Меджа преградил ему путь.
— Прочь с дороги, ты…
— Не надо ему мешать, — медленно проговорил Меджа. — У него свои счеты с жизнью. Он пи у кого не просит помощи. Пускай справляется сам, никто не должен вмешиваться. Оставь его в покое.
— Но ведь оп…
— Сволочь ты, — не выдержал другой член шайки. — Наплевать тебе на людей, ты только…
Меджа обернулся на говорившего.
— Что оп, брат тебе? Не психуй. Тосковать по нему не станешь. Очень скоро забудешь. И все забудут. («Все, кроме меня», — подумал он.) Не очень-то вы горевали, когда умер Бритва. А Майна чем лучше?
— Если он повесится, я…
Меджа усмехнулся и спросил:
— Что тогда? Ты тоже повесишься?
Ответом ему было молчание. Кое-кто уже начал понимать, к чему он клонит.
— Да не повесится он. Вы плохо его знаете. И домой не поедет.
— Но как он будет жить без товарищей? Куда пойдет?
— Не знаю, — задумчиво ответил Меджа. — Но только не домой. В атом я уверен.
Но тут Меджа ошибался. Майна был настолько потрясен враждебным выпадом друга, что возненавидел его сильнее, чем саму жизнь. Нет, не пойдет он в могилу. Не на такого напали. Пусть знают, что он не совсем еще конченый человек. Ему бросили вызов, и он его принял. Пойдет прямо домой и не остановится, как Меджа, на полдороге. Если родители не захотят принять его, то пусть убьют на месте. Своими руками. Так думал Майна, идя пешком в родную деревню, расположенную в тридцати милях от города.
Но сейчас, шагая вверх по крутому склону в деревню, он чувствовал, что мужество начинает ему изменять, голос разума словно подсказывал, что не следует возвращаться домой. Слабое тело и пустой желудок нетерпеливо толкали его в сторону дома, где, как он думал, его ждала сытая и спокойная жизнь, сознание же непрестанно напоминало о пропасти, образовавшейся между ним и его родителями. Что он им скажет? Что скажут они ему? Как с ним поступят? И как сложится дальше его жизнь?
Майна остановился, перевел дух. В голове вихрем пронеслись воспоминания о жизни, прожитой за годы отсутствия в родном доме. И вот теперь он вернулся.
Оп взглянул на свинцовые тучи: скоро пойдет дождь. Оглядел свои худые руки, рваную одежду и сокрушенно покачал головой.
— Надеюсь, они узнают меня, — сказал он, ежась от холода. — И надеюсь, в очаге у них горит огонь.
Оп двинулся дальше. Когда достиг вершины холма, деревня уже погрузилась во мрак. Он пошел наугад по кукурузному полю. А вот и знакомая тропа. В детстве он находил ее даже с закрытыми глазами. Он перешел вброд речку и в пугающей темноте отыскал дорогу. Над полями слышались крики ночных птиц. Наконец он достиг деревни. Где же родительский дом? Он переходил от одной двери к другой, вспоминая приметы. Но память подвела его, да и нельзя было ничего разглядеть в темноте. После долгих бесплодных поисков он решил постучаться в ближайшую хижину. Дверь открыла незнакомая женщина. Стоя спиной к горящему очагу, опа смотрела на оборванца. По лихорадочному блеску его глаз она поняла, что он нездешний. Только у пришлых людей такой изголодавшийся вид.