— Не ты заботишься о народе, а правитель Кунграда. Туремурат-суфи не платит налога Хиве и не собирается платить. Его люди живут вольготно и благодарят за это великого суфи…
Айдос прорычал:
— Довольно! Бог отпускает человеку разума столько, сколько вмещается под его шапкой. Наденьте кураш пошире… А теперь прочь с моих глаз!
Он поднялся с ковра, как поднимается барс, напрягая тело и собирая мускулы; только глупый не поймет, что заставило барса встать на ноги. Взгляд Айдоса был неистов и решителен.
Бегис вышел из юрты первым. Вышел молча. Мыржык огрызнулся:
— Хорошо. Мы уйдем.
3
У степняков поверье: гаснет огонь в очаге — уходит жизнь. Так вот оно и есть. Покидала жизнь слепого Жаксылыка. Словно забытый сноп камыша, лежал он у потухшего очага, ожидая конца своего.
— Не звал, не торопил смерть, но и не боялся ее, и, если б пришла, сказал бы: «Возьми меня, старого и немощного, но не тронь молодого и сильного Доспана. Не отнимай счастья моего!»
Не входила в землянку смерть, однако была близка. И в темноте, а незрячий всегда в темноте, Жаксылыку слышались ее шаги, похожие то на шелест сухой травы, то на шорох птицы, — сова, должно быть, садилась на крышу землянки, как на могильный холм.
Порой долетали до Жаксылыка и звуки жизни: людские голоса, топот копыт. Но далекие. И с каждым днем все удалялись и удалялись. Близко он слышал только однажды ржание Айдосова иноходца. Звонкое, веселое ржание, но короткое — промчался конь, и все смолкло.
День Жаксылыка был бесконечным, как сама степь, а вмещались в нее всего лишь два события: расставание с сыном поутру и встреча вечером. Утреннее не пропускал Жаксылык: как выйдет за порог Доспан без напутственного слова отца, ему и пути не будет! А вот вечерние пропускал. И часто. Истомится, ожидаючи, забудется, исчезнет вроде из этого мира, и лишь беспокойный голос сына: «Отец!» — вернет Жаксылыка к жизни. Поднимет он тогда голову, улыбнется и скажет, радуясь: «Ягненочек мой!»
В тот день не задремал, не впал в забытье Жаксылык. То ли дума о смерти не дала сомкнуть глаза, то ли звонкий голос Айдосова коня встревожил душу и теперь она томилась незнакомым ожиданием, но бодрствовал старый Жаксылык. Чуткое ухо его уловило неумолчные звуки степи. И среди них, бесчисленных, громких и тихих, искал он один лишь — шаги сына! И услышал. Перед куптаном — вечерней молитвой. Едва отворилась дверь и на пороге оказался Доспан, как Жаксылык произнес весело:
— Пришел, ягненочек мой!
Удивился Доспан и обрадовался: не слыхал давно уже бодрого голоса отца. И откликнулся, счастливый:
— Откуда узнал, что это я?
Только ты да ветер отворяют и затворяют нашу дверь…
Верно, кому взбредет в голову переступить порог одинокой мазанки, что стоит на самом краю аула! Одному ветру. Он-то неразборчив, беден или богат хозяин.
Что ж, однако, печалиться… Не все равнодушны к Жаксылыку и его сыну. Не все. Доспан это знает теперь. Кумар и Айдос-бий разговаривали с ним нынче.
С тем и шел домой Доспан, радостью своей спешил поделиться. Да что слова голодному! Отец и маковки не держал с утра во рту. А в руках у Доспана тыквенная чаша с кислым молоком и лепешка из джугары. Черствая, правда. Свежую пожалела хозяйка, слепому да умирающему все, мол, едино, тверда ли, мягка ли, хлебом бы звалась, а пасти за хлеб и уговаривались.
Протянул Доспан молоко отцу, подождал, пока дрожащие губы слепого коснутся края чаши и отхлебнут толику кислой жижи, и, когда коснулись и отхлебнули, не стерпел все же, сказал:
— Говорил со мной нынче Айдос-бий!
Что говорил и тем осчастливил пастуха, не оценил Жаксылык, а вот как назвал бия — отметил. Поправил мягко сына:
— Зови не Айдос-бий, а дедушка-бий. Он нам как отец…
Кивнул согласно Доспан и повторил:
— Дедушка-бий.
Полились потом слова потоком обильным, речист оказался Доспан: обо всем, что видел и что слышал, поведал отцу. Не забыл и про Кумар, и про ту серебряную монету, что подарила ему красавица.
Снова процедил Жаксылык слова сына через решето, и ни одно не задержалось, как не задерживается чистая вода. Только самые последние: «По-моему, дедушка-бий не позволит младшему брату взять в жены Кумар…» — задержались и встревожили слепого.
— Не говори так! Истинный смысл сказанного бием тебе неведом, как неведомы и его намерения. Кумар предназначена Мыржыку и войдет в его юрту женой…
— Астапыралла![3] — воскликнул Доспан и тем выдал свое огорчение.