К чему же призывает Доспан? Не похоже, что струсил стремянный. Значит, другое у него на уме.
— Если не хивинцев, то кого нам ждать? — посмотрел пытливо на Доспана старший бий. — Кто еще собирается покорить наш народ?
Не решился ответить стремянный. Как бы не разгневать бия глупым советом. Тянул время, переступал с ноги на ногу.
— Хан каракалпакский, — хитро ответил стремянный. Хитро и смело. Ошарашил ответом своим старшего бия.
— Сынок, ты хочешь, чтоб я снова вынул из ножен меч? — сказал Айдос.
— Нет, мой бий. Один ваш меч не сломит ста вражьих мечей. Пусть люди наши поскачут в аулы и призовут биев к повиновению. Пусть скажут им то, что сказал я вам: признавший Хиву будет жить, восставший против Хивы — умрет. Склонят головы перед вами, бий.
Грустная улыбка тронула лицо Айдоса. Давно она не навещала старшего бия. Что-то хитрое и умное уловил он в словах Доспана.
Ты мудр, как твой отец Жаксылык. Опередим хивинцев.
Выпустил наконец повод из своих рук стремянный. Мог теперь ехать в свою белую юрту Айдос. А не тронул коня. Вспоминать стал, зачем свернул к Доспану. Ведь не затем, чтобы потолковать с помощником своим о судьбе степи. Другое что-то привело бия на край аула. И он вспомнил.
— Сынок! — сказал он. — Освободил я тебя от клятвы, видно, преждевременно.
Закивал головой Доспан, засветились глаза его радостью.
— Да, мой бий!
— Будешь рядом, когда я на коне и когда под конем?
— Буду.
— Спасибо, сынок!
Поехал Айдос. Проводил его взглядом стремянный. Увидел, что сутулится бий, что плечи его не широки и не круты, как прежде, и что голова не поднята гордо. Не в небо — в землю смотрит бий. И подумал с грустью Доспан: «Под конем, видно, наше место…»
49
Рано пришла та осень в степь. Рано задули холодные ветры, рано сковал Амударью лед — крепкий, литой, копыто выдержит, колесо выдержит. Ну, а если колесо выдержит, значит, можно прокладывать дорогу на правый берег.
Пошла через Аму, стуча тысячами копыт, конница хана. Сверкая медью и железом доспехов, она напоминала чудовищного дракона, опоясывающего белую гладь реки рыжим хвостом. Хвост этот извивался, то укорачиваясь, то удлиняясь. Голова торопилась к берегу — высокому, обрывистому — и порой отрывалась от туловища, и тогда сотники, орудуя плетками, подгоняли нукеров, соединяли разрозненные части дракона.
Рыжим был хвост чудовища, а голова черная. Во все темное оделся, отправляясь в поход на каракалпаков, Мухаммед Рахим-хан: шуба цвета вороньего крыла, папаха из черного каракуля. Коня выбрал тоже вороной масти.
Медленно переползал дракон через Аму и еще медленнее поднимался на берег. Скользили копыта на крутом, заснеженном спуске, ругались нукеры, хлестали бедных коней. Лишь конь хана влетел на высоту легко, как птица. Добрый был конь. За ханом вынеслись рысью знаменосцы. Зеленые полотнища бились на ветру, едва не срываясь с древков. Сильный был ветер, морозный. Бросал в лицо белую колючую пыль.
Уставшие, запыхавшиеся, обожженные ледяным ветром, выбрались наконец нукеры на правый берег и здесь остановились. Ровная голая степь, белая до рези в глазах, раскинулась перед ними. Ни юрты, ни шалаша. Несколько всадников на посеребренных инеем конях медленно приблизились к хивинскому дракону. Оружия у всадников не было. Был в их руках хлеб. Они держали его, подняв над головами лошадей, угощая вроде бы воинов хана.
Шагах в ста от передней цепи нукеров всадники остановились: побоялись, видно, копья, что могло полететь в них по приказу хана. Остановились и поклоном приветствовали правителя Хорезма.
— Айдос-каракалпак?! — узнал в переднем всаднике старшего бия хан. — Приблизься.
Спрыгнул с седла всадник и, приложив руки к сердцу, зашагал в сторону знаменосцев. Там под зелеными полотнищами чернела шуба правителя.
Тысяча лет великому хану! — крикнул Айдос. — Земля каракалпаков у ног ваших, властитель мира!
Перед знаменосцами, шагах в пяти от правителя, он замер в низком поклоне, показывая этим и свое уважение, и свою преданность хану.
На каменном лице правителя не появилась даже тень удовлетворения. Он строго, с неприязнью посмотрел на старшего бия. Неприязнь была и в словах, брошенных бию:
— Земля ваша, оказывается, холодная…
Не разгибая спины, подняв лишь голову, Айдос ответил:
— Под солнцем доброты вашей она потеплеет, великий хан. Сегодня взошло это солнце над каракалпаками.
Возвысил хана Айдос и, возвышая, попытался пробудить ту самую доброту, которой всегда недоставало правителю Хорезма. Однако ни восторг, ни лесть бия не смягчили сердца хана.