Не слишком просто ответил Айдос стремянному. Но понял Доспан, что разделяет хозяин его горе и пытается утешить, и кивком поблагодарил за это бия. Принять же чужое дитя за свое не мог, не получалась у Доспана замена. Хороши были юноши вокруг, да ни один не походил на его сына.
Торопиться, однако, надо, — сказал Айдос. — Ко второму новолунию, все юноши должны прибыть в Айдос-калу на состязание.
Наступило второе новолуние.
Как известно, две недели луна показывает миру свое лицо, две недели прячет его. И вот, пока она прятала лицо и ночи в степи были темными, со всех аулов потянулись в Айдос-калу юноши. Кто на коне, кто на осле, кто на верблюде. Хотелось молодым показать силу свою, ловкость свою, сообразительностью отличиться. Потому спешили, чтобы золотистый серп луны, только что народившийся, увидеть уже в Айдос-кале.
Торопились в аул старшего бия и пожилые степняки. Мериться силой и ловкостью с юными не собирались, но посмотреть на сильных и ловких было интересно каждому. Да и не всегда эти юные были чужими: кто вез на состязания брата, кто сына, кто внука. Маман, теперь уже не бий и не старейшина рода, сопровождал юного Нурлыбека, сына Атабек-палвана, погибшего вместе с кузнецом Никифором в русских лесах, сражаясь вместе с партизанами против французов. Нурлыбек был Маману вроде внука или даже правнука: к новолунию бывшему бию стукнуло восемьдесят четыре. Судьба могла подарить ему правнуков, но не подарила даже сына, и Маман доживал свой век, заботясь о сыновьях и внуках соседей. Особенно внимателен был к сироте Нурлыбеку, все отдавал юноше, хотя отдавать-то было уже нечего — разорил хан жанадарьинский аул, поджег юрты, угнал скот. Пепел лишь оставил Маману. А из пепла возрождается лишь сказочная птица. Человек же умирает на пепле. Теплилась едва жизнь Мамана. Сед был, как аист, сух, как осенний тростник, слаб, как заезженный конь. Из аула не выбирался давно. Впервые за несколько лет сел в седло, чтобы юного Нурлыбека проводить до Айдос-калы, самого же Мамана сопровождал Яков, сын Никифора, тридцатилетний богатырь, только что вернувшийся из России в родные места и принесший с опозданием великим печальную весть о гибели посланцев степи.
Маману хотелось и Нурлыбека показать, и самому кое-что увидеть, — степь-то небось изменилась за столько лет! Аулы стоят близко друг к другу как деревья в роще. Прежде едешь и день, и два — и дымка не увидишь. Теперь не успеешь от первого аула отъехать, как перед глазами второй. Собрал хан каракалпаков, сцепил аул с аулом, юрту с юртой — гнездо большое. В стороне лишь один аул Айдос-кала — край земли хорезмской, за ним бесконечная вольная степь.
Айдос, говорят, тоже изменился. Так изменился, что и не узнать. Вот и захотелось Маману посмотреть, каким же стал старший бий. С этим желанием и подался в дорогу за день до новолуния. Пока соберется молодежь, Маман успеет поговорить с Айдосом, сумеет разгадать, что в душе старшего бия.
Изменился сильно старший бий. Когда подъехал к белой юрте Маман, его встретил немощный старик, седой весь, сутулый, с глазами, полными неизбывной печали.
— Айдос, ты? — протянул к нему руки Маман.
— Я, отец.
Отцом назвал Мамана старший бий, хотя по виду они были ровесниками.
— Собрал силы, приехал к тебе, Айдос, чтобы увидеть молодую степь, — объяснил свое появление в ауле старшего бия Маман. — На кого похожи юные степняки: на нас или на тех, кто будет после нас?
— Худо, если на нас, — ответил Айдос. — Мы-то не смогли ничего сделать для своего народа. Пусть походят на тех, кто будет после нас, и сделают то, что не смогли сделать их отцы.
— Наверное, ты прав, Айдос… — согласился Маман. Но для успокоения хозяина согласился. Ему-то совсем другого хотелось. И это другое высказал, когда сошел с коня и оказался в просторной юрте бия. — Наши внуки и правнуки будут другими, это истина. Но иным ли будет дело, которому они станут служить?
Понял Айдос, о чем думает гость, говоря о деле. Великий предок все еще не умер для Мамана, все еще бредит он русским ханством. Бедный Маман!
— Дело нашего народа — вольная степь. Своя земля, свой аул, свой бий.
— И свой хан, — досказал за хозяина Маман. Смутился Айдос. Конечно, свой хан. Об этом он мечтал всю жизнь. Этого добивался. И с этим уходит из мира.
— Да, свой хан.
Маман с горечью подумал: вот пришли они с Айдосом к последнему колодцу в пустыне. Утолят жажду перед концом своим. Дальше — смертная тропа. Всегда считал Маман, что смертная тропа — одна для всех. А оказалось, не одна. У Айдоса своя, у него, Мамана, — своя. Старший бий уйдет тропою хана, Маман — тропою безвестных степняков. И никогда, никогда они не встретятся, даже в том мире.