— Погоди! Дай угадать, кто ты!
Что ж, подождала. Для того и подкралась, для того и закрыла глаза джигиту, чтобы угадал и чтоб потом посмеяться над недогадливым.
И посмеялась. Молчал Доспан. Не смог назвать ни одного девичьего имени. То ли не знал, то ли имена не подходили к той, что ослепила его нежными ладонями. Посмеявшись же, убрала руки, звякнули при этом серебряные браслеты на запястьях. Теперь смог оглянуться Доспан и увидеть красавицу. Кого еще рисует в мыслях ослепленный пастух — только пери! И перед ним оказалась верно пери. В образе Кумар, дочери старого Есенгельды, знатного и богатого степняка, бывшего советника хивинского хана, а ныне перешедшего на ступень бия. Человека белой кости и голубой крови. И дочь унаследовала эту голубую кровь. Луноликая, брови — крылья ласточки, ресницы — стрелы. Глаза огромные, и в них пламя, пепелящее душу джигита. Не смотри в них — погибнешь!
И не глянул Доспан, опустил голову, зарделся весь, как девушка перед парнем, онемел от смущения и радости. Руки-то Кумар были на его лице, касались век Доспана. И он держал ее ладони в своих руках.
— Скажи, Доспан, — между тем спросила Кумар, лукаво поглядывая на пастуха, — скажи, напугался ведь? Ну!
Мог бы сказать, что напугался, — перед дочерью бия должен оробеть пастух, и ей хотелось такого признания. Но это была бы неправда. Не испытал страха Доспан. Напротив, радовался. И в те минуты, когда девичьи руки закрыли его глаза, душа затрепетала от какого-то сладостного предчувствия счастья.
Но слово «нет» не произнеслось, обидело бы оно дочь бия, и Доспан произнес другое:
— Откуда знаешь мое имя?
Лукава была Кумар, дня не прожила бы, не смутив душу какого-нибудь джигита, а такого наивного, как Доспан, за грех посчитала бы не одурманить.
— Кто же в ауле не знает Доспана! С холма, на котором ты стоишь, девушки глаз не сводят.
Приворотное зелье, на котором обильно настояны были слова Кумар, сотворило свое дело. Запылал в огне смущения Доспан.
— А имя-то мое кто назвал?
Улыбнулась широко Кумар, и коралловые губы ее зацвели на смуглом лице.
— Мыржык.
Мыржык — младший брат Айдоса. Не больно приятно слышать о нем из уст Кумар. Да ничего не поделаешь, — кому, как не бию, разговаривать с дочерью бия. Видел их вместе как-то Доспан, скачущих на конях по степи, по высоким весенним травам. Может быть, тогда и спросила Кумар Айдосова брата о пастухе, стоявшем на холме ровно посох, воткнутый в землю.
— Я у него спросила про тебя, а он может у тебя про меня спросить, — все еще улыбалась весело и непринужденно Кумар. Лукаво пояснила:-Так ты не дай ему знать, что я была здесь. Промолчи!
Еще большим дурманом обволокла слова свои Кумар. Пошла кругом голова Доспана. О чем просит пастуха биева дочь — сохранить в тайне их встречу… Скажет ли он кому-нибудь о ней? Умрет — рта не раскроет.
— А чтоб не дрогнули твои губы, прижми их серебром, — протянула Кумар пастуху монету.
— Зачем деньги? — хотел запротестовать Доспан, но не посмел, слишком ласково смотрели на него глаза Кумар.
И, повинуясь взгляду, он раскрыл ладонь, и Кумар положила в нее серебряную монету.
Все было удивительным в то утро, и эта монета тоже. Никогда не прикасался к серебру Доспан, а теперь держал его в руке и, зачарованный, не спускал глаз с белого кружочка.
Не в серебре ведь дело… Могла быть медь, просто камень мог быть, песчинка ничтожная, упавшая случайно на ладонь, но брошена она Кумар, потому дорога, потому волшебна, способна зачаровать джигита.
Таким уж родился пастух. Что привлечет его глаз, от того не оторвется: солнце зайди, туча пролейся дождем, ветер пронесись ураганом, не заметит Доспан ничего, будто оглох и ослеп. Так подошли к нему на заре связанные по рукам воры, так подкралась только что Кумар, так подъехал бий Айдос. Подъехал на своем коне, который не умел ходить тихо.
Подъехал и стал ждать, когда обернется пастух и увидит бия. Но разве дождешься такого! И Айдос окликнул пастуха:
— Эй, турангиль!
Он назвал Доспана тополем не потому, что тот был высок и строен, а потому, что стоял недвижимо, как дерево в безветрие, и, кажется, не чувствовал и не слышал ничего. Голос бия, однако, разбудил Доспана. Сладостный сон разом покинул парня, и он слетел со своего холмика прямо к морде бийского коня. И когда слетел, то обронил тот самый серебряный кружочек, что подарила Кумар. Сразу-то и не заметил, что обронил. Не до монеты было. Строго и как-то с укором смотрел на парня бий. И спросил совсем не то, что обычно спрашивают у пастуха: