Эннио несколько лет ее обхаживал, обещал и уговаривал, показывал всем как некое экзотическое созданье, однако больше всего на свете он хотел бы иметь жену-островитянку, которая умеет обращаться с моллюсками, знает, как вскрыть морского паука, не питает отвращения к панцирным тварям. А Рита ему лгала, что-то перед ним разыгрывала, продолжала звать его «mio tesoro, mio amore», когда давно уже видела насквозь и нисколько не сочувствовала. Ей удавалось изощренно мучить его своим молчанием — он никогда не знал, что ему думать. Она молчала, как наша мать, и возбуждала этим чувство вины.
Бутылка пуста, а мне нужны еще два-три стакана, чтобы я мог заснуть. Прохладный ветер сотрясает окна, оставленные открытыми, а свет убегает от этого лета, которое и летом-то не было.
Андрей спит, смазанная медом соска приклеилась между щекой и подушкой. Я беспокоюсь за Риту, уж документы-то она, по крайней мере, могла бы занести.
Ханс Петер уже целый час названивает по телефону, нервозно листает адресную книгу. Успокойся, Майя вернется, она ведь должна кормить ребенка грудью. Они ведут друг с другом тайную войну, не ради победы, а чтобы установить, кто из них жертва. Жалкая война с еще более жалким исходом.
Раздеваясь в темноте, Рита смотрит в окно. В саду лежит поваленное дерево, за ним виднеются два велосипеда, прислоненные к двери сарая. Дует порывистый ветер, словно с моря, свист и треск прорезают тишину. Она задергивает занавеси, ощупью находит выключатель, наталкивается на торшер.
Вино Nobile di Montepulciano, не путать с Montepulciano d’Abruzzo, изготавливается в основном из Paignolo gentile с добавлением Canaiolo, Trebbiane, Malvasia. Молодец, Рита, здорово ты все это выучила. Она похлопывает себя по плечу, прищелкивает языком, валится на кровать. За изголовьем раздается какое-то жужжанье. Прости — так ее встретила Майя, — что я вынуждена навязать тебе соседство с этими рыбами, у нас, к сожалению, слишком тесно и некуда переставить аквариум. Это декоративные рыбы из Таиланда, неприхотливые существа, которые сбиваются в косяки и с годами становятся все менее подвижными.
Рита переворачивается на живот, смотрит на градусник — какова температура воды, правой рукой берет банку с кормом, стоящую на полу.
Хансу Петеру теперь не до рыб — настолько он занят Андреем. Они с Антоном не придумали ничего лучше, как за час до кормления поехать с орущим младенцем в Центральную больницу, в родильное отделение, чтобы попросить там детское питание. Будь я на месте Майи, я бы неделю глаз не казала, но у нее на это не хватит духу. Кто делает подобный шаг, видимо, слишком долго тянул с уходом. От нее и сейчас уже не услышишь ничего, что она не подхватила бы из его уст. Он поправлял ее за ужином, поправляет при каждой попытке вернуться в жизнь и будет поучать до тех пор, пока она полностью не усвоит его взгляды. Он препарирует ее слова подобно тому, как Эннио вырезает спинные и хвостовые плавники у своих рыб. Майя уже научилась молчать под разделочными ножами и даже помогает отделять головы от тушек, пока слова не лишаются смысла вообще.
Зебровые рыбки, тихо произносит Рита и постукивает по стеклу. Настоящее название этих рыб она забыла.
Как прекрасно было бы, если бы концы оказывались такими же, как начала. Эннио стоял на Понте Россо с узорчатыми чугунными перилами. Он заговорил со мной так, словно ждал меня. Через несколько часов мы встретились на Кампьелло Мираколи, между запертой дверью церкви и деревянными лесами, сооруженными для ремонта храма святой Марии. Он повел меня в остерию к Арденги. Хозяин был пьян и раздавал гостям длинночеренковые красные розы. Когда я пролила вино и оно чуть было не стекло мне на платье, Эннио вскочил, отодвинул меня в сторону и рукавами рубашки стал собирать растекавшуюся жидкость, словно это были бусины, катившиеся к краю стола. А как же рубашка? — спросила я. Куплю себе новую.
В пятую годовщину нашей свадьбы я съездила на равнину, только туда и обратно. Цвели персиковые деревья, но поезд не остановился ни в Мирандоле, ни в Остилье. И я вернулась домой, хоть мне и не надо было кормить ребенка. Помню, как открывались ставни, стукаясь о стену так, что отваливалась штукатурка, словно налетел порыв ветра. Какой-то прохожий поднял голову, а одна из соседок, сбитая с толку, выглянула наружу — ее белье не развевалось на ветру. Эннио, должно быть, долго простоял у окна в темной кухне, глядя в щелку.