Были, конечно, четкие картинки, которые привлекли мое особое внимание. Например, тетрадь с кухонного подоконника. Пашка внимательно изучил несколько страниц, пытаясь понять, на каком языке сделана запись. То, что ему виделось как каракули, для меня было вполне читабельным текстом. На тех страницах, которые пролистал Пашка, записи были сделаны с употреблением слов из разных позабытых сегодня языков со всего мира. Я понимал значение этих слов, но даже под дулом пистолета не вспомнил бы, в какой части света и когда ими пользовались.
По всей видимости, Толик подбирал слова наиболее подходящие по значению. На той странице, которую открыл Пашка, была запись хода эксперимента по влиянию неизвестного мне вещества на человека. Дата проведения эксперимента была выполнена арабскими цифрами. Само вещество было записано с использованием современных символов химических элементов.
Сам я в химии откровенно слаб, знаю только основы и глубоко в дебри этой области науки никогда не лез. Мне больше по душе была физика. Но мой носитель Пашка в химии был настоящим экспертом. За его плечами были первое место на всероссийской школьной олимпиаде по химии и бронза на международной. Но даже используя его знания, я не смог понять, какое вещество скрывалось под формулой, записанной в той тетради. Чем закончился эксперимент, я так же не узнал: Пашка положил тетрадь на место, не пролистав ее до конца.
Как я и ожидал, на стоянке у больницы нас поджидала во всеоружии реанимационная бригада. Юлию уложили на каталку и увезли в отделение. Мне же предстоял разговор с матерью носителя. Это была невысокая рано состарившаяся женщина с короткими волосами и пронзительно чистыми голубыми глазами, в которых отчетливо читалось беспокойство за сына. Она минут десять допрашивала меня, пытаясь определить степень вины Пашки в случившемся и то и дело бросала взгляд в сторону автомобиля, пытаясь рассмотреть сидевшую в нем девушку, которую ни разу не видела, но о которой много слышала. В конце концов, когда мама Пашки убедилась, что ее сын к этому несчастному случаю не имеет никакого отношения, она облегченно выдохнула и заметно повеселела.
— Может, познакомишь? – спросила она меня, едва заметно кивнув в сторону Дашки.
— Мам, сейчас не лучший момент. Ты лучше помоги Юлии, чтобы маме Даши не пришили дело за причинение вреда здоровью по неосторожности.
— Не боись! – мама взъерошила мне волосы. – Я сделаю все, что от меня зависит. Главное, чтобы пациентка сама не написала заявление в полицию.
— А ты, когда она придет в себя, дай мне знать. Екатерина Федоровна подъедет к ней, деньжат предложит. Я думаю, с самой Юлией проблем не будет. Главное — откачайте ее.
Говоря это, я лукавил. Я был уверен, что проблемы, когда Юля полностью придет в себя и проанализирует все, что с ней сегодня случилось, у Екатерины Антоновой точно будут. Кому как ни не мне знать, что характер у Соболевской на редкость стервозный и жадный. Когда она поймет, что с московской бизнесвумен можно срубить денег по-легкому, она своего не упустит, выдоит с Антоновой все до последней капли. Но для меня сейчас это было неважно. Мне нужно выиграть время. Было понятно, что менять Антонову на другого носителя Толик пока не собирается. Иначе зачем ему была эта заморочка с гипнозом и отправкой Юлии обратно в Пятигорск. Но если к нему сейчас сунутся полицейские, он наверняка спугнется. И потом все, ищи ветра в поле. В течение суток, максимум двух мне нужно узнать, что задумал Толик, и как ему помешать осуществить его коварные планы.
— Мам, мне пора, – я привычным телу носителя движением обнял мать Пашки и чмокнул ее в лоб. – Мне нужно отвезти Дашку.
— Паш! С тобой… У тебя… Все в порядке? – женщина заглянула мне в глаза таким испытующим взглядом, что я вздрогнул. Как-то не так давно, не помню в какой стране, и в ком я тогда находился, мне на глаза попалась статья в газете, рассказывающая, что материнский инстинкт — это миф. Интересно, что сказал бы автор той статьи, если бы хоть раз побывал в такой ситуации, как я сейчас. Я, когда нахожусь в носителе, практически всегда полагаюсь на мышечную память тела. Я не прилагаю никаких усилий для изменения мимики лица или привычных телу жестов. Это похоже на то, как тело действует отдельно от разума, когда человек находится в глубокой задумчивости. Если я попадаю в тело левши, я не буду брать вещи правой рукой, я всегда делаю так, как носителю привычнее.