Человек в кожанке достал из кобуры пистолет и приставил к его подбородку.
— Я убью тебя, — Перфилий понял, что это сказал он сам только потому, что человек в кожанке его переспросил.
— Что ты там бормочешь?
— Я убью тебя… Всех вас… Я обещаю, — слова лились из его рта сами по себе, он не понимал, зачем это говорит, и у него не было моральных сил об этом думать. Тем временем его голос стал немного крепче: – Я обещаю, что вырежу все ваши семьи, и на земле не останется ни одного человека, в жилах которого течет кровь кого-либо из вас. Я обещаю.
На минуту в избе воцарилась гробовая тишина. Затем мужики разразились громовым хохотом. Немного успокоившись, один сказал: «Вы слышали? Он обещает! Кончай его, Никита Петрович!»
Никита Петрович Каменский нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел.
Он встал, вложил свой маузер в кобуру, одернул гимнастерку под курткой и коротко приказал, указывая на трупы:
— Вынесите их! Ночью через лес не пойдем, переночуем здесь.
Никита Петрович Каменский был туповатым жестоким человеком с маниакальной любовью к деньгам. Он вырос в нищей крестьянской семье, в которой и отец и мать злоупотребляли алкоголем, и всю жизнь ненавидел своих более зажиточных односельчан. Когда произошла революция, он был в числе первых, кто поддержал Советскую власть. При расправе с недовольными отличался особой жестокостью. После поступления на службу в Красную армию мгновенно дослужился до комиссара. Сейчас он был послан в Черноисточинск для ведения пропагандистской деятельности и контроля над раскулачиванием местных кулаков в пользу недавно образованного колхоза. На днях, выпивая в трактире, он услышал байку о том, что где-то неподалеку от города в лесах живет семья староверов Агафьевых, по слухам, обладающая сказочным богатством.
По опыту Каменский знал, что слухи на пустом месте не рождаются, и начал искать об этом больше информации. В итоге ему указали на местного пьянчужку дворника Никодима когда-то говорившего, будто он один раз ходил с отцом семейства Авдеем Ермиловичем к его скиту и помогал принести товар в город.
Вечером он подсел в трактире к Никодиму и поставил перед ним полную до краев кружку пива.
— Никодим, — Каменский старался говорить как можно приветливее. Он знал, что жители поселка его боялись. Издали завидев на улице его кожаную куртку, они старались стать как можно незаметнее и, чтобы лишний раз не пересекаться с ним, сворачивали в ближайшую подворотню. – Говорят, ты знаешь, где Агафьевы живут. Не смог бы ты меня туда проводить? Хочу с ними побеседовать. Негоже честным людям жить одним в лесу, как волки.
Рука Никодима, когда он услышал про Агафьевых, невольно метнулась ко лбу, но, вспомнив с кем он сидит, на полпути остановилась и вернулась на место. Старый пьянчужка суетливо запричитал, посматривая на бокал.
— Да нет там никаких Агафьевых, барин. Слухи все это. Лет двадцать, поди, как их всех чума съела.
— Я тебе не барин, а товарищ Каменский, можно просто товарищ комиссар, — он подвинул бокал с пивом ближе к дворнику. – Пей!
Никодим облизнул пересохшие губы и жадно припал к бокалу.
— А почему ты так уверен, что их чума съела?
— Да малец их старший с женой приходили за лекарем, но никто с ними не пошел. Так с тех пор их никогда больше в поселке и не видели. Уже лет двадцать как сгинули. Я тогда у лекаря Савушкина служил. Что жил на Мясницкой. Помер уже. Хороший был человек. Помню, как-то раз дал он мне наказ…
— А правду говорят, что они были богаты? – резко оборвал треп выпившего дворника Каменский. Он подозревал, что тот может травить ему байки о прошлой жизни до самого утра.
— Что есть, то есть барин. Сам видел. В избе все вроде скромно, а на стене крест из серебра вот такущий, — Никодим растопырил руки в стороны, изображая крест. – Больше меня. И денег у них было куры не клюют. Шкуры в поселок одно время Авдей каждый день таскал, а денег тут не тратил. А где тогда денежки? Ясно, что дома у них. В лесу же их тратить негде. Вот помню, в доме возле рынка жили рабочие с завода. Так вот получил как-то раз один из них наследство. Из самой Москвы…
— Сможешь туда провести? — вновь оборвал пьянчужку Каменский, вперившись в него холодным буравящим взглядом.
Никодим, казалось, вмиг протрезвел. В этот раз он не смог подавить в себе рефлекс, три раза размашисто перекрестился и запричитал:
— Помилуй, барин, сжалься. Нет там никого, и богатство то проклято. Местные в ту сторону тайги, где Агафьевы жили, даже охотиться не ходят.
— Значит, сможешь, — задумчиво сказал Каменский, не слушая жалобный скулеж старика. – Завтра на рассвете выходим. Сбор у телеграфной станции. Не придешь — найду и лично пристрелю.