– В августе 45-го, – напомнил ему я.
– Да, правильно. В 45-м. Задумчиво проговорил Данилыч глядя куда-то вдаль поверх очков. – Да я его ребята и не знал почти. Он до войны здесь не жил. А я всю войну на фронте, почти с первых дней. Вернулся домой уже в середине июня 45-го. Малехин тогда уже здесь жил. Он же вроде не на фронте был, а партизанил. Вот, еще при немцах сюда, говорят, раненный и забрел. В ногу он был ранен. Потом еще, помню, хромал. И до прихода наших, его тетка Марья у себя прятала. А до войны он вроде в Линевке жил. Да той деревне повезло меньше, чем нашей. В общем, семьи у него не было и возвращаться ему было некуда. Вот в Залесье и осел. А в те времена сами знаете, лишний мужик в деревне на вес золота был. А если еще не шибко травмированный. В общем прижился. Ну а я-то с ним, сами понимаете, пару месяцев только и знаком был. А потом эта история, ну когда он помер. Нам всем очень не понравилось это. Как будто что-то нечистое в ней было.
– Ну а что не так было в его смерти? – поинтересовался я.
– Да странная это была смерть. Здоровый мужик и просто так умер. За годы войны мы привыкли к тому, что люди от ранений умирали. Что-то происходит с организмом человека в такой период. Перестраивается он как-то что ли, мобилизуется. Не знаю как сказать… Да только на фронте по пальцам можно было сосчитать тех, кто в госпиталях не с ранениями лежал, а с болячками. И простуды и аппендициты всякие редко встречались. А тут просто умер. Да еще при таких обстоятельствах. Не вязалось это все как-то. Я ведь тогда ходил его искать, когда лошадь одна пришла. Видел я как он сидел, откинувшись на колесо телеги. И по сей день помню страх на его мертвом лице. Словно он в последний свой миг черта увидел. Да еще спички эти… Человек, у которого сердце прихватило, сидит и спички ломает.
– А правда, что телега была сухая и чистая? – поинтересовался Пашка.
– Ну не чистая, пыльная скорее. Но не мокрая, это точно.
Данилыч закурил. Повисла долгая пауза. По сути дела, мы узнали все, что хотели. Пора было идти.
– Спасибо Вам, Алексей Данилович, – сказала Катя. Пойдем мы. До свидания.
Мы с Пашкой тоже попрощались с задумчиво дымящим стариком и двинулись по направлению к школе.
– А кто вам рассказал эту историю? – поинтересовался нам вслед Данилыч.
– Да Семеныч поведал, – ответил ему Пашка.
– Семен, бригадир? – словно удивился дед.
– Семеныч, сторож, – уже издали уточнил Пашка.
* * *
Вгрызаться в гранит науки после месяца сельхозработ было тяжело. Пытаясь наверстать упущенное, преподаватели начитывали курсы лекций для всего потока. На таких «поточных» лекциях нас с Пашкой особенно сильно клонило в сон. Нет, в начале занятия мы аккуратно конспектировали то, что говорил и писал на доске преподаватель. А потом конспект как-то вдруг превращался в «диаграмму сна», расшифровать которую было уже не возможно. Вот и сейчас, в перерыве между лекциями, мы безвольно сложили головы на столы.
– Ребята, ну кончайте уже спать, – раздался где-то рядом голос Кати, возвращая нас из царства Морфея, – Чем вы только ночью занимаетесь?
Мы по очереди ойкнули, потому что для усиления эффекта пробуждения Катя наградила нас легкими затрещинами. Проснувшийся Пашка потряс головой, с усилием сконцентрировал взгляд на девушке, улыбнулся во все свои 32 зуба и изрек:
– Катерина Александровна, а не соизволите ли Вы сходить со мной в кинотеатр сегодня вечером?
– Соизволю, батюшка Павел Григорьевич. А что нынче показывают? – подыграла ему Катя.
– Еще не знаю. А что желаете лицезреть?
Пашка давно пытался перевести дружеские отношения с Катей в более близкие, но Катя пока держала дистанцию.
– Что-нибудь захватывающее, романтичное и веселое. Сережа, ты с нами? – улыбнувшись обратилась она уже ко мне .
Пашка показал мне кулак у нее за спиной, но я его проигнорировал.
– Конечно, Катюшенька, – нарочито ласково отозвался я.
Мне Катя тоже очень нравилась, и хотя становиться между ней и другом я не собирался, позлить Пашку мне доставляло удовольствие.
– А наших позовем? – хитро спросила Катя.
– Нет, – хором ответили мы и рассмеялись.
* * *