Дверь в палату открылась, и оттуда вышла Эбби, говоря с кем-то по телефону. Она стрельнула в меня злым взглядом, и мне это не нравилось. Да, в том, что случилось, была часть моей вины, но полностью виноватым делала меня только Эбби. Я теперь видел всю злость и ненависть в ее проявлении, понимая почему те, кто знал Эбби, не злили ее. Девушка закончила разговор и повернулась ко мне.
- Итак, - стала она напротив меня. - Если ты расскажешь ей о том, что она отдала Оливию, я сама перережу тебе глотку.
- Слушай, в этом есть моя вина, но я не понимаю, почему ты считаешь, что я виноват во всем, - нахмурился я, смотря на нее.
- Ты помнишь один из ваших разговоров с Донной? - теперь смотрела она на меня с разочарованием. - Когда Донна просила тебя оставить эту работу, а ты ответил, что любишь то, чем занимаешься?
- Она спросила, люблю ли я работу больше, чем ее.
- Нет, - села Эбби рядом со мной. - Еще она спросила о семье, друзьях и дочери, - и я начал вспоминать, чувствуя ненависть к себе. - Ты вспомнил?
- Да, - сказал я тихо. - Я ответил Донне, что Оливия не моя дочь. И также сказал, что и не ее, ведь Оливия даже не знает, что Донна родила ее. Откуда ты это знаешь?
- Я сидела в другой комнате и делала музыку громче, чтобы твои слова не услышала Оливия, - поднялась Эбби с места. - Уже тогда я ненавидела тебя.
- Когда я попытался подойти к ней, чтобы успокоить, она взяла нож и порезала им кожу на ладони, говоря, что, если я сделаю хотя бы шаг, она порежет себя еще.
- Я никогда тебя не прощу за ее боль. Ты вел себя очень часто как кусок дерьма, а она все равно, глупая, продолжала тебя любить.
- Ты считаешь, что она не должна была любить меня?
- Я бы никогда не любила.
Они не хотели меня видеть. Донна не хотела меня видеть, и я, просидев еще часа три возле палаты, ушел домой. Оливия делала уроки, и как только я открыл дверь квартиры, она выбежала в коридор и сильно обняла меня за шею.
- Привет, малышка, - улыбнулся я. - Как ты?
- Я делала чай, - ответила она. - Донна... - запнулась Оливия. - Мама, она научила готовить меня сладкий чай.
- Хочешь поговорить об этом? - взял я ее на руки, направляясь в кухню. - Я могу выслушать тебя, если тебе это нужно.
- Я просто сначала была обижена, - посадил я ее на барную стойку, открывая холодильник. - А потом начала злиться. Как она могла бросить меня, а потом еще и врать?
- Она думала, что защищает тебя, Лив, - начал нарезать я овощи для салата. - Но Донне всегда любовь давалась тяжелее, чем остальным. И она любит тебя. Твоя мать была уверена, что защищает тебя, и такая уж она есть.
- Но ты любишь ее.
- Больше всего на свете. А теперь, маленькая леди, - улыбнулся я ей. - Дай мне попробовать свой чай.
Оливия прыгнула на стул, а затем на пол, направляясь к холодильнику. Она наполнила стакан чаем из пластикового кувшина и дала мне попробовать.
- Давай, пробуй, - сказала она, передавая мне стакан с волнением во взгляде.
Это было вкусно, но мне было недостаточно сахара. Донна так же всегда не добавляла достаточно сахара. Но даже если был этот чай на вкус был бы как дерьмо, я не сказал бы об этом моей девочке. Она смотрела на меня с таким волнением, и я так давно не видел этого взгляда. И пусть я был эгоистом, но мне нужно было просто смотреть в эти любимые глаза. Я выпил весь стакан так быстро, словно это было самое вкусное, что я когда-либо заглатывал. Я поставил стакан на столешницу и улыбнулся во весь рот.
- Ты потрясающая, девочка, - поднял я ее на руки, закружив. - И ты сделала лучший чай, который я когда-либо пробовал.
- Спасибо, - поцеловала она меня в щеку. - Почему у тебя нет штор?
- Мне нравятся стеклянные двери, окна до пола, через которые можно смотреть на террасу, и отсутствие штор.
- Отпусти меня, - сказала Оливия. - Я хочу увидеть Донну.
- Милая, - присел я перед ней. - Твоя мама сейчас переживает трудные времена, и она...
- Она не хочет меня видеть?
- Нет, милая, - притянул я ее в свои объятья. - Она любит и хочет видеть тебя. Просто она плохо себя чувствует и не хочет, чтобы ты такой ее видела.
Боже, как я ненавидел вранье. Особенно врать моей девочке. Она смотрела на меня с таким доверием, и мне было плевать, кто был ее биологическим отцом. Она была моей, и теперь Оливия всегда будет лишь моей дочерью. Я оставлю эту работу, если Донна скажет мне об этом, и посвящу свою жизнь лишь им двоим.
Я сделал салат, фри и поджарил курятину с ананасами. Мы поужинали, и я рассказывал ей о моментах из своего детства и своей семье. Она улыбалась, но улыбка была натянутой, и я решил, что пора ей пойти спать. Я читал ей Хемингуэя, и вскоре, когда Оливия уснула, я поцеловал ее в лоб и закрыл дверь в спальню.