— Коли вы скажете где намерены произвести акт, — задумчиво сказал Антон, — тогда и я отвечу на ваш вопрос.
— Хорошо — после долгой паузы откликнулся Карпович. — Акт будет поставлен на улицах во время проезда царского кортежа к порту.
— Они же придут сюда на «Штандарте», — удивился Антон. — Они и в городе то вряд ли появятся.
— Они приедут сюда на чугунке, — сказал Карпович. — Вот в чем дело товарищ Антон.
— Информация надежна?
— Вполне.
— В таком случае я скажу что мы ставим акт на царском фрегате. Наш человек застрелит царя на борту.
— Я могу с ним увидеться?
— А я смогу увидеться с тем, кто будет казнить императора на ревельских улицах?
— Можете, — ответил Карпович. — Я один из них. Антон взглянул на собеседника своими ясными, детскими, сияющими глазами, вздохнул:
— Чем будет работать товарищ? Бомба или револьвер?
— Револьвер.
— Это рискованно. Оружие могут выбить из рук, особенно если акт приурочен к обходу строя. Надежнее обмотать себя динамитом, полная гарантия успеха.
— На военном корабле динамит не спрячешь, товарищ Вадим. И шнуры тоже, нереально.
— Револьвер опробован?
— Да.
— Я оставлю вам свой адрес, товарищ Антон. Если человек, взявший на себя счастье покончить с тираном, появится в городе, — найдите меня, хорошо?
— Я сделаю это.
Азеф выслушал Карповича, гуляя по ночному Ревелю; когда тот кончил, сыграл рассеянность; он не должен помнить всего, что ему рассказал адъютант; в случае удачи максималистов он будет в стороне.
— Прости, я задумался о своем, все пропустил мимо ушей… Пусть молодежь делает что хочет, я ставлю на боевую организацию, пойдем встречать наших: я отправил телеграмму, они должны приехать вечерним поездом.
Никто, конечно же, не приехал, поскольку боевики получили сообщение Азефа за десять минут перед отправлением поезда в Ревель и за час перед тем, как из Петербурга вышел царский состав. Поэтому путешествие на «чугунке» прошло спокойно; в Ревель Герасимов привез с собой двести филеров; сто человек обеспечила местная охранка; армия выстроила шпалеры солдат по дорогам следования августейшей семьи; вся ревельская полиция была на улицах, сдерживая спинами жаркую толпу зевак; мальчики и девочки, одетые в белые платья, махали трехцветными флажками; хористы рвали горла, исполняя «властный державный»; когда государь ступил на борт катера, Герасимов облегченно вздохнул конец — делу венец, на море царя никто не достанет.
С этим он отправился в отель и обвалился в сон, тяжелый и какой-то душный; проснулся в ужасе: увидел государя голым — к болезни; бросился в ванную комнату, пустил воду, смыл дурь с кончиков пальцев; в эту примету верил свято: если после пригрезившегося кошмара смыть кончики пальцев водой, сон не сделается явью, — сколько раз так бывало и всегда кончалось добром.
Вернувшись в широкую двуспальную кровать, тяжело затянулся папиросой, подумав: «Был бы Столыпин покрепче, не стал бы я пальцы водою смывать, да здравствует республика и ее создатель Александр Герасимов!»
А между тем директор департамента полиции Максимилиан Иванович Трусевич, поселившийся в «штабной» гостинице вместе с «тихоней» — товарищем министра внутренних дел Александром Александровичем Макаровым (старый друг Петра Аркадьевича, — еще с тех пор, как Столыпин был саратовским губернатором, а он, Макаров, председателем судебной палаты, поэтому и тащил за собой повсюду) и с генералом Курловым (змей, грязный человек, навязан в товарищи министра внутренних дел по высочайшему повелению), получив в руки депешу, залитую сургучом, «строго секретно, вручить лично», отправился к себе в номер, сломал сургучи, достал сводку наружного наблюдения, поставленного им за Герасимовым (без занесения в делопроизводство, работали свои самые доверенные люди), и углубился в чтение.
На пяти страницах, написанных убористым почерком от руки (машинке такое не доверишь, у Герасимова всюду свои люди, не исключено, что и в стенографическом бюро департамента кого заагентурил), Трусевич подчеркнул лишь несколько строк:
«Сероглазый» (так филеры обозначили Герасимова) в 13.32 зашел в кафе и занял столик в глубине зала. В 13.40 к нему присел «Урод» (так был обозначен Азеф). В течение двадцати пяти минут они, заказав две чашки кофе со сливками, беседовали о чем-то; ввиду указания «не пугать», попыток прослушать собеседование не предпринималось.
В 14.05 «Урод» вышел из кафе и, взяв пролетку, отправился в центр города.
В 141! «Сероглазый» вышел из кафе и, сев в ожидавший его экипаж, поехал, в военную гавань, где встретился с «Толстым» (такую кличку филеры департамента дали дворцовому коменданту Дедюлину) и «Рыжим» (так был обозначен начальник личной охраны государя генерал Спиридович).
В 14.42 все трое на боте отправились на военный корабль.
В 14.57 «Урод» встретился в ресторане «Золотая корона» с «Черным» (так был обозначен Карпович)
В 15.08 «Черный», расставшись с «Уродом», который не стал обедать, отправился в район Нымме, дом семь, собственность шкипера Густава Юрна, где находился сорок пять минут.
В 15.53 «Черный» вышел из дома и, тщательно проверяясь, отправился в центр, в ресторан «Золотая корона», где «Урод», не входивший ни с кем в контакт, заканчивал обед кофеем. «Черный» присел за столик «Урода» и беседовал с ним в течение пятнадцати минут. После этого они расстались, «Урод» отправился на вокзал и, взяв билет на петербургский поезд, зашел к начальнику железнодорожной станции «Ревель». Через окно было видно, что он спросил разрешения позвонить по телефонному аппарату. Такое разрешение ему было дадено.
Опросом барышни с телефонной станции вокзала удалось выяснить, что из кабинета начальника действительно звонили в город, назвав номер отеля «Люкс». Точного содержания разговора телефонистка не помнит, но смысл сводился к тому, что «кризис заболевания прошел, ничего опасного для организма более нет, только нельзя допускать максимальной температуры, следует сразу же применять хирургические меры». Это послание просили передать некому «Александру Васильевичу».
Между тем в 15.45 из дома шкипера Юрна вышел неизвестный, примерно двадцати трех лет, высокий блондин с пшеничными усами, нос прямой, глаза голубые, круглой формы, сам очень высокий, примерно двух метров росту, одетый в форму мичмана военного флота, и отправился к военной гавани, где сел на парапет, ожидая кого— то в течение часа, не входя ни с кем в контакт. После этого вернулся домой и более никуда не выходил и никого из неизвестных не принимал; присвоена кличка Усатый".
Трусевич позвонил доверенному сотруднику особого отдела, ведавшему агентурой, и попросил немедленно прийти, захватив привезенные дубликаты фотографий боевиков-максималистов, заговор против себя понял сразу же, прочитав строчку по поводу «максимальной» температуры. Урод своих боевиков, понятно, от дела отвел, служит Герасимову не за страх, а за совесть, но ведь если охрана ведет социалистовреволюционеров, то проклятые максималисты на нем висят, на Трусевиче, будь они неладны! Сам Азеф от контактов с ними воздерживался, но чует сердце, этот Усатый в Ревеле неспроста, и то, что Азеф сам с ним не встретился, а послал к нему своего «Черного», весьма симптоматично.
Разложив на столе пятнадцать фотографических портретов, Трусевич пригласил Василия Саввича Опарышкина, который возглавлял филерскую «летучую группу» (на пенсии уже, приглашен на штучную работу, с правом набрать себе семь филеров с поденной оплатой), подчиненную одному ему, директору департамента, Максимилиан Иванович попросил глянуть, нет ли среди предложенных к опознанию Черного или Усатого.
Опарышкин лишь только глянул на стол, где были разложены фотографии, так сразу и ткнул пальцем в ту, что лежала с самого края, возле перламутрового, переливчатого телефонного аппарата:
— Это Усатый, ваше превосходительство.
Трусевич перевернул фотографию; каллиграфическими буквами было выведено: «Иван Савельевич Грачев, 1886 года рождения, дворянин, быв. студент физико— математического факультета СПб Университета, стажировался у профессора Баха, член ЦК соц-рев.; после казни Зильберберга, Никитенко, Сулятицкого и Стуре руководит боевым отрядом максималистов; состоит в розыскных листах ДП»
Трусевич сердечно, но при этом в обычной своей суховатой манере поблагодарил Опарышкина и, протянув старику четвертной билет, заметил: