Вот один из образчиков публичных выступлений такого рода:
– Я вчера посетил один из наших военных заводов по производству ракетной техники. Знайте, что мы уже поставили производство баллистических ракет на конвейер. Каждую минуту с конвейера, как колбасы, вылетают ракеты.
Конечно, квалифицированные эксперты генеральных штабов империалистических стран серьезно и тщательно оценивали, какая доля правды была в этом бахвальстве. Но беда заключалась в том, что за каждым таким выступлением Хрущева следовали законопроекты в конгрессе США и парламентах великих европейских держав о дополнительных ассигнованиях на вооружения, чтобы догнать СССР, который уже «поставил производство ракет на конвейер».
Когда в 1961 г. американский разведчик Пауэрс на специальном самолете «Локхид У-2» вторгся в воздушное пространство СССР вплоть до Урала и был сбит нашей противовоздушной обороной, Хрущев сделал публичное заявление:
– У нас теперь есть такие автоматические зенитные комплексы и такие противоракетные средства, что мы можем без промаха муху в космосе сбить!
Это было пустое бахвальство. Но оно послужило основой для крупных дополнительных ассигнований военному министерству США.
Сталин даже в беседах с глазу на глаз говорил очень сдержанно и очень тщательно и точно формулировал свои мысли.
В описываемой ночной беседе Сталин затронул большой круг теоретических проблем. Он говорил о мануфактурном и машинном периоде в развитии капитализма, о заработной плате при капитализме и социализме, о первоначальном капиталистическом накоплении, о домонополистическом и монополистическом капитализме, о предмете политической экономии, о великих социальных утопистах, о теории прибавочной стоимости, о методе политической экономии и многих других достаточно сложных вещах.
Говорил он даже о трудных категориях политической экономии очень свободно и просто. Чувствовалось, что все в его кладовых памяти улеглось давно и капитально. При анализе абстрактных категорий он опять-таки очень свободно и к месту делал исторические экскурсы в историю первобытного общества, Древней Греции и Рима, Средних веков. Казалось бы, самые отвлеченные понятия он связывал с злободневными вопросами современности. Во всем чувствовался огромный опыт марксистского пропагандиста и публициста.
У меня сложилось твердое убеждение, что Сталин хорошо знает тексты классических работ Маркса и Ленина. Так, например, излагая свое понимание мануфактурного и машинного периодов в истории капитализма, Сталин подошел к книжной полке и достал первый том «Капитала» Маркса. Том был старенький, потрепанный и порядком замусоленный – видно было, что им много пользовались. Не заглядывая в оглавление и листая страницы, Сталин довольно быстро находил в разных главах «Капитала» те высказывания Маркса, которыми он хотел подтвердить свои мысли.
Стараясь доказать правоту своей позиции аргументами теоретического, логического, исторического характера, Сталин говорил:
– Но дело не только в Марксе. Возьмите, как ставил эти вопросы Ленин.
Сталин снова подошел к полкам, долго перебирал книги, но не нашел нужного источника. Он вышел из комнаты и через несколько минут вернулся с объемистым и тоже зачитанным томиком. Это оказалась работа Ленина «Развитие капитализма в России». Сталин, как и в «Капитале» Маркса, легко находил и цитировал нужные ему места в ленинском исследовании.
В ходе беседы Сталин критиковал некоторые относящиеся к теме беседы положения Ф. Энгельса, и эта критика не казалась мне неаргументированной.
Расхаживая по комнате, Сталин почти непрерывно курил свою трубку. Он подходил к столику, за которым я сидел, брал из коробки папиросу, ломал ее в месте соединения мундштука с куркой и набивал табаком из гильзы свою трубку. К концу беседы он откуда-то достал толстую сигару, раскурил ее, вставил в трубку, и комната наполнилась крепким никотинным ароматом.
Я улучил подходящую минуту и сказал:
– Товарищ Сталин, вы так много курите, ведь вам, наверное, нельзя этого?
Сталин:
– А вы невнимательны; я же не затягиваюсь. Я просто так: пых-пых. Раньше затягивался, теперь не затягиваюсь.
Меня не могло не поразить, какое первостепенное значение придавал он теории.
Сталин сказал примерно так: