— Почему бы нет?
— Чикаго очень далеко, — сказала Эвелин.
— Чем дальше, тем лучше, — заметила я.
— Понимаю, — согласилась Эвелин и серьезно посмотрела на меня.
— Тогда ты первая, — произнесла я. — Штефан до сих пор считает, что мы остаемся семейной парой.
— Да, мужчины часто бывают тугодумами.
— Я уже съела коржиков на две сотни евро, — вдруг прохихикала Петра. — Это самые дорогие рождественские коврижки в моей жизни.
— Тогда можешь взять с собой, — разрешила Эвелин.
Петра снова хихикнула.
— Значит, теперь он так или иначе станет менеджером в Чикаго, наш господин Гертнер?
— Это мы еще посмотрим, — вставила Эвелин.
— Мой муж тоже зарабатывает деньги, — сказала Петра.
— Так это же прекрасно, — одобрила я.
— Да, но деньги портят характер, — сказала Петра. — Спустя какое-то время парни вбивают себе в голову, что они очень хорошие.
— Что?
— Ну, вот мой муж, например, — проговорила Петра. — Он думает, что он лучше, как я.
— Чем, — поправила ее Эвелин.
— Чем как я, — «поправилась» Петра. — Точно. Он думает, что я где-то несимпатична. При этом у него у самого лысина и пузо. Итак, кто же из нас двоих несимпатичен, он или я?
— Даже сомневаться не приходится, — произнесла я.
Похоже, Петре посчастливилось услышать от своего мужа то же, что и мне от Штефана. С той лишь разницей, что у Штефана не было ни пуза, ни лысины.
— Да ясно же, — заметила Петра. — Поэтому я показываю ему везде и всегда, что могу получить каждого второго мужчину, если захочу.
— Ах вот оно что, — с пониманием произнесла я.
— Да, а мне уже хочется плакать, — пожаловалась Эвелин.
Петра снова хихикнула.
— И это было совсем нетрудно — увести у тебя твоего благоверного, — сказала она, обращаясь ко мне. — А я тебя еще и предостерегала.
— Предостерегала? Ты, меня?
— Ясное дело. Я говорила тебе, что если ты и дальше будешь бегать туда-сюда, как трубкозубка, то я ничего не смогу тебе гарантировать. Да, а ты так и продолжала бегать, как трубкозубка.
Она расхохоталась, и теперь уже ничто не могло остановить этот хохот. Петра уселась на прилавок и кудахтала и икала, словно индюшка. Глупая индюшка с детскими заколками в волосах. Ничего более отвратительного я в жизни не видела.
— Это уже слишком, — проговорила Эвелин и посмотрела на часы. — Все пошло слишком быстро.
— Мне уже давно не по себе, — сказала я. — И совсем не так хорошо.
Эвелин посмотрела на недоеденный коржик в моей руке.
— Сокровище мое, но в звездочках вообще ничего не было.
— А он был такой вялый в постели, — съязвила Петра и едва не свалилась с прилавка от смеха.
— Хотелось бы знать, что здесь такого смешного, — не сдержалась Эвелин. — Вы, бедняжка, никогда ничего подобного в жизни не имели.
— Лично я никогда, — сказала Петра и расхохоталась так, что из глаз брызнули слезы. — Абсолютный тюфяк, хи-хи, совсем не смешно, хи-хи. Не над чем смеяться, хи-хи-хи. Но ты можешь теперь спокойно говорить мне «ты».
— Ах нет, спасибо, — возразила Эвелин.
Мне стало в этот момент в самом деле жаль Петру.
— Уже половина двенадцатого, Петра. Ты не должна сегодня забирать детей?
— Детей! — Петра подпрыгивала от смеха на прилавке. — Забрать.
— О Боже! — испугалась я. — Что мы наделали? Она же не сможет вести машину!
— Не-е, — удовлетворенно сказала Эвелин.
— А бедные дети? Они теперь будут ждать маму перед детским садиком.
— Дети никогда не ждут перед садиком, а всегда на территории, под присмотром. И если никто не приходит их забрать, то воспитатели ставят в известность отцов. Или старших детей, — ухмыльнулась Эвелин.
— Эвелин, ты жестока, — возмутилась я.
— Не-е, — ответила Эвелин. — Я просто считаю, что наша кривоножка заслужила наказание.
— Но бедные дети…
— Ты хотела бы иметь такую мать?
— Родителей не выбирают, — проговорила я. — О Боже, Эвелин, мне и в самом деле ужасно плохо. Ты уверена, что в звездочках ничего не было?
— Абсолютно, — сказала Эвелин.
— Тогда это, должно быть, обезжиренное масло, которое я не переношу.
— Оливия, душа моя, не существует никакого обезжиренного масла.
Эти слова произвели на Петру такое впечатление, что от смеха у нее изо рта пошла пена.
— Ты бы легла лучше куда-нибудь, хоть на диван, — попросила я ее.
— Да, в первый раз такого с ней быть не должно, — сказала Эвелин.
А Петра все смеялась и смеялась. Когда она слезла с прилавка, чтобы куда-нибудь идти, то не попала в дверь и ударилась лбом о дверной косяк. Но это не привело ее в чувство, потому что смеяться она принялась еще пуще. Когда мы наконец уложили ее на диван, я со страхом посмотрела на Эвелин.