— Теперь ты понимаешь, почему я с самого начала был против этой программы? — сказал Киммель и сунул в рот сразу две таблетки от сердца. — Человек бессилен против природной стихии. Не снимай это, Петер, никто не поверит, что мы работали под таким дождем.
— По-хорошему теперь надо ждать несколько дней, пока все это просохнет, — сказала я Оливеру. — Но мы должны быть готовы через четыре часа. Что будем делать? Сушить землю фенами?
— Не реви, — ответил Оливер. — Нервы надо беречь.
— Я не реву, — сказала я. — Это аллергия на кошек.
Именно в этот момент кошка Элизабет, Хуммель, взобралась мне на колени.
Солнце выглянуло так же внезапно, как началась непогода.
— Не все еще потеряно, — сказал Киммель.
— Точно, — произнес Оливер. — Вперед, люди, за работу. Мы раскатаем этот газон, и я спонсирую каждому из вас покупку новых ботинок, если нам это удастся.
— И штанов, — добавил Константин, на котором сухой нитки не было.
Я с опаской посмотрела на оператора.
— Постарайтесь не показывать так много раскисшую землю. Иначе люди подумают, что именно так и надо делать.
— Это мы потом вырежем, — успокоил меня Киммель.
Я часто оказывалась после работы грязной с ног до головы. Но такой грязной, как сегодня, не была еще никогда. Кроме того, раскатывая газон рядом с вновь возведенной стеной, делая одновременно пояснения для зрителей, я умудрилась поскользнуться и свалиться в самую грязную и большую лужу на участке. Лицом. На съемочной площадке не было ни одного человека, кто бы не схватился за живот от хохота.
— А это, — произнесла я, выплевывая изо рта комья грязи и глядя в камеру, — а это — основная причина, почему, занимаясь работами в саду, не следует надевать свой лучший костюм.
— Отлично! — прокричал Киммель.
— Иди сюда, грязнуля! — сказал Оливер и протянул мне руку. — Я и не знал, что ты можешь выглядеть так сексуально даже по уши в грязи.
— Ты многого не знаешь, — заметила я.
— Например? — Оливер по привычке высоко поднял брови.
Ах, как я любила это скептически-рассудительное выражение его лица.
— Я люблю тебя, — произнесла я тихо.
Внезапно мне стало совершенно непонятно, как я могла так долго держать это в себе.
На лице Оливера возникла самая замечательная улыбка, которую можно себе представить. Самая добрая и светлая.
— И давно?
Над этим я очень много думала все последние дни.
— Вероятно, всю свою жизнь, — вздохнула я. — Еще раньше, чем тебя узнала.
— А что же со Штефаном?
— У нас с ним уже давно все закончено, — сказала я. На нос мне упала капля грязи с волос. — Он поедет в Чикаго без меня. Я куплю у него питомник. За деньги, что достанутся мне от пари с Фрицем.
— Это хорошо, — сказал Оливер. — Эвелин купит у меня пентхаус, и я не знаю, где буду жить.
— Ты сможешь жить у меня, — предложила я и стерла грязь с носа.
К сожалению, на нос тут же упала еще одна капля. Тем не менее Оливер крепко обнял меня. Камера снимала нас, грязных и мокрых.
— Эту сцену с объятиями в грязи мы обязательно потом вырежем, — усмехнулась я, смахивая с носа очередную порцию грязи.
Оливер, казалось, вообще не заметил, что нас снимают. Он целовал меня так, словно мы были совсем одни, дома, на обеденном столе.
— Но это еще не все, — сказала я, освобождаясь от поцелуев и немного переведя дыхание.
— Говори же скорее.
У меня было подозрение, что камера снимает наши испачканные лица крупным планом.
— Эти черные презервативы, — прошептала я. — Ты помнишь?
— Конечно, помню, — сказал Оливер.
Мне показалось, что на участке Элизабет в этот момент воцарилась гробовая тишина. Даже птицы перестали щебетать.
— Так вот, один из них оказался бракованным…
Эпилог
Пилотный выпуск нашего шоу был смонтирован уже к началу весны. Сад получился великолепно. Элизабет, Ханна, Каспар и Маризибель тоже. Такого восторженного лица, какое было у Элизабет, когда она вернулась в обновленный и обустроенный сад, еще никому не доводилось видеть.