— Да, любовь моя?
Пэйтон мельком заметила, как девушка с лицом в форме сердечка едва оторвала голову от подлокотника покрытого атласом дивана.
— Это мистер Дженкинс? — спросил знакомый голос.
— Да, мадам. — Хирург поспешно зашел в комнату вслед за Французом, а потом Пэйтон уже не могла рассмотреть страдающую леди за закрывающими обзор широкими мужскими спинами.
Однако ей и не надо было снова видеть эту женщину, чтобы понять, кто она такая. Пэйтон знала этот голос также хорошо, как свой собственный. Ярко рыжие волосы, рассыпавшиеся по подлокотнику дивана, только подтвердили ее догадку.
И тогда Пэйтон все поняла. Она была на борту «Ребекки». Ну конечно.
Всё время ответ лежал у нее под носом, но дошло только сейчас. Неужели она всегда была такой глупой, или стала только теперь, по уши влюбившись в Коннора Дрейка?
Бекки Уитби, которую она, Пэйтон, видела с сэром Маркусом Тайлером утром в день свадьбы с Дрейком, была любовницей пирата Люсьена Лафона, чьи нападения на корабли Диксона, по слухам, финансировались их главным конкурентом, «Тайлер и Тайлер Шиппинг».
Пэйтон не поверила рассказу Бекки в кабинете викария и посчитала полной ерундой то, что сэр Маркус хотел наложить лапу на карту Дрейка. А если она говорила правду? Конечно, Бекки солгала о том, что была лишь невинной пешкой во всей этой затее. А вот как раз сведения о том, что сэр Маркус отчаянно желал завладеть этой картой, могли оказаться правдивыми. И это бы объяснило, почему Дрейк все еще заперт внизу, хотя первым порывом французского капитана было разрезать пленника на куски и скормить акулам.
Опустив щетку в холодную морскую воду, которой она мыла палубу, Пэйтон решительно сжала губы. Она собиралась вызволить его отсюда. Она должна это сделать. Будь всё наоборот, Дрейк не бросил бы ее в затруднительном положении, поэтому и Пэйтон не собиралась покидать его.
К тому же всё было не так уж плохо. Ведь они и не в таких передрягах побывали. Пэйтон почти не сомневалась в своей правоте, хотя не могла вспомнить ни одного подобного случая. Ей, в самом деле, надо всего лишь покинуть судно вместе с Дрейком до того, как они причалят в Нассау. Пэйтон понятия не имела, какое будущее уготовил для него Француз, но понимала, что вряд ли Дрейка там ждет что-то хорошее. Так что все просто: ей надо лишь помочь ему сбежать с корабля до того, как они доберутся до Нью-Провиденс.
Разумеется, ему это не понравится. Дрейк всегда был очень требовательным командиром, ожидавшим, что его приказы будут точно исполнены и, не задумываясь, наказывал тех, кто не справлялся с заданием, — если только они не предъявляли ему достаточно веское основание того, почему не выполнили его приказы. Он был требовательным, но справедливым.
Пэйтон подумала, что у нее есть веская причина невыполнения его приказа. Она просто не могла сбежать с корабля. Не могла бросить его. Она не надеялась, что он посчитает это веским основанием, но опять же, что он может с этим поделать? Почти ничего. Он прикован к стене. Что он с ней может сделать?
Она узнала, что именно, как только представилась возможность принести заключенному его ужин, — на этот раз она отвлекла Тито бутылкой виски, украденной из капитанского шкафчика со спиртными напитками, — и проникнуть к Дрейку в камеру. К тому времени, как Пэйтон сумела наконец уйти с камбуза и пробраться в трюм, наступила ночь. Только через минуту ее глаза привыкли к темноте камеры Дрейка. Она и не подумала принести свечу, — в любом случае, руки у нее и так были заняты той едой, которую она сумела украсть с полубака и спрятать под рубашкой, — а сверху, через отверстия в деревянных досках, лился лунный свет… которого было достаточно для того, чтобы Пэйтон увидела: Дрейк, заметив ее, даже не потрудился встать.
Это ее поразило сильнее, чем все, что она видела на борту «Ребекки». В то время, когда они плавали с ее братьями, Дрейк всегда вставал, когда Пэйтон входила в комнату или выходила на палубу. Ее братья поддразнивали его, ведь Пэйтон с босыми ногами и косичками вовсе не напоминала благородную даму, при которой джентльмены демонстрировали свои утонченные манеры. Но Дрейк никогда не обращал на них внимания, всегда вставая при появлении Пэйтон.
Очевидно, сегодня не тот случай. Сейчас он смотрел на нее снизу вверх с того места, где сидел, привалившись к дальней стене и опершись локтями о колени. Поднял голову, увидел ее и отвернулся.
Да провались оно всё пропадом! Она понанесла ему еды, которую с таким трудом достала: фрукты, хлеб, не говоря уже о нескольких полосках солонины, прикосновение которых к ее голому животу было весьма неприятным, — а у него еще хватило наглости выказывать подобное пренебрежение по отношению к ней, Пэйтон! Не то, чтобы ее волновало то, что он не встал. Но Дрейк мог бы хотя бы поприветствовать ее…
И тут ей пришло в голову, что он, наверное, болен!
Боже милостивый! Вот оно что! Подлые ублюдки! Что они с ним сотворили? Да она им всем глотки перегрызет.
Вбежав в камеру, Пэйтон опустилась на колени рядом с Дрейком, не замечая, как фрукты и булочки выпали из-под ее рубашки и покатились по полу из твердой древесины.
— Дрейк, — вскрикнула она срывающимся, севшим голосом. — Ты в порядке? Что они с тобой сделали?
Он повернулся к ней лицом, но впервые взгляд его серебристых глаз не взволновал ее. Пэйтон была слишком занята поиском ран, чтобы заметить, как он смотрит на нее. «Неужели они били его? Может даже хлыстом?» — мелькало у нее в мыслях. Даже при тусклом лунном свете Пэйтон видела, что Дрейк выглядел не лучшим образом: его брюки, прежде желтовато-коричневого цвета, теперь выцвели и стали серыми, с двумя одинаковыми прорехами, через которые выпирали его загорелые колени. Дрейк уже давно лишился камзола и жилета — Пэйтон, вроде как, видела их на первом помощнике Француза в придачу к начищенным до блеска ботфортам Дрейка. На пленнике остались лишь брюки и льняная рубашка, когда-то белая и целая, а сейчас серая и разорванная прямо посередине, она открывала его грудь и крепкий мускулистый живот.
И хотя одет он был, вопреки обыкновению, не с иголочки, Пэйтон, осмотрев его, не увидела никаких ран. В действительности, для человека, питавшегося последний месяц только кашей и водой, он выглядел неплохо. Даже отросшие борода и усы не скрывали его красоты, лишь подчеркивая аристократичные черты его лица. Пэйтон даже пожалела, что мисс Уитби стала любовницей другого человека. Бекки и Дрейк составили бы прекрасную пару.
И так как последний продолжал молча смотреть на Пэйтон, той пришла на ум ужасная мысль. Она потянулась и схватила его за плечи.
— Дрейк! — закричала она. — Они отрезали тебе язык?
Затем его верхняя губа, которой Пэйтон любовалась мгновением раньше, поскольку ее не портили даже рыжеватые усы, скривилась:
— Нет, — ответил он голосом настолько низким, что звук его напоминал гортанное рычание. — Разумеется, нет, Пэйтон, и почему ты все еще здесь? Мне казалось, что я приказал тебе убираться с этого корабля.
Она моргнула.
— Ты говоришь…. Ты не ранен?
— Конечно, нет. Но если ты сейчас же не уберешься отсюда, я устрою тебе такую трепку…
Он сделал вид, что бросается к ней, но Пэйтон попятилась на четвереньках, как краб. Оказавшись на безопасном от него расстоянии, где он не мог достать из-за удерживающих его цепей, она села и молча, потрясенно смотрела на него расширившимися глазами.
Он поднялся, но вовсе не по велению джентльменского долга. Нет, он пытался добраться до нее, чтобы, без сомнения, выполнить обещание и хорошенько ее отшлепать. Он издавал ужасные хрипящие звуки, безуспешно пытаясь разорвать цепи. Пэйтон редко видела, чтобы Дрейк выходил из себя, — и никогда еще он не терял самообладание из ее поступка, — поэтому она следила за ним, испытывая одновременно ужас и восхищение. Она не раз доводила до белого кипения своих братьев, — особенно Росса, — но никогда еще никто из них не впадал в такую ярость.
Какое-то время она наблюдала за беснующимся Дрейком. Он порывисто ругался такими словами, от которых у благовоспитанной молодой леди уши бы запылали. Но Пэйтон слышала подобные проклятия ежедневно и иногда сама так выражалась, когда ее провоцировали. Время от времени она смотрела на дверь корабельного карцера. Она закрыла ее за собой, но это не означало, что никто на корабле не услышит его голос. Им можно было не волноваться о Тито, но не у всех была слабость к бутылке, и кто-то мог бы поддаться любопытству и посмотреть, что происходит.